Ренессанс

Государь

На самой вершине общества эпохи Возрождения стоял князь (принц), человек, который благодаря политической ловкости и праву престолонаследия управлял своими владениями единолично и абсолютно. Одним из любопытнейших противоречий эпохи, ставившей превыше всего свободу личности, было то, что все легко воспринимали идею единоличного правителя. Однако на то существовали веские основания. В Италии, где эта идея достигла самой отточенной и блестящей формы, такой правитель рождался в яростных и нескончаемых схватках между группировками горожан. Отчаявшись добиться мира иначе как под властью одного человека, города отбрасывали республиканские идеалы и добровольно передавали власть в руки какого-нибудь выдающегося гражданина. Теоретически эту власть давали как бы взаймы, а не насовсем, но, насладившись ею однажды, люди не спешили возвращать ее назад. Такое происходило в Европе повсюду, где не было сильной наследственной монархии, и по тем же причинам. Германия больше остальных напоминала Италию путаной и беспорядочной мозаикой мелких государств. Парадоксально, но Германия – родина императора, провозгласившего свою власть над всеми монархами, – не имела собственного короля. В Англии монарх и подданные существовали в некоем грубом равновесии, но не было никаких сомнений, кто подлинный властитель. Французская монархия была абсолютной, однако в правление злосчастного безумца, короля Карла VI, первый герцог Бургундии сумел в 1360 году провозгласить собственное государство, которое он и его потомки практически превратили в монархию, чуть не разрушив этим Францию. Жизнь герцогства Бургундского оказалась краткой, потому что после смерти самого сильного и яркого герцога, Карла Смелого, в 1477 году его вновь поглотила Франция, однако на протяжении почти сотни лет она была столь блистательной, что ее не могли затмить даже дворы итальянских принцев. Испанская нация формировалась крайне медленно, и в ту эпоху в стране сохранялись следы средневековой структуры отдельных королевств.

Теоретически «князем» или «принцем» можно было назвать любого правителя, властвуй он над тысячами или миллионами подданных, и именно в таком смысле используют в своих трудах этот титул Макиавелли и другие политические писатели. Однако принцы, внесшие наибольший вклад в развитие нового общества, были государями скорее малых, чем больших владений, и их общественное влияние далеко превышало их истинную власть. В конце концов их дворы оказались вытеснены с европейской сцены в процессе развития больших современных наций. Федериго да Монтефельтро, чей двор в Урбино служил образцом цивилизованного поведения на протяжении последующих трехсот лет, правил примерно ста пятьюдесятью душами. А число подданных, над которыми осуществляли прямой контроль Медичи, едва достигало четверти миллиона. Даже могущественные бургундские герцоги сохраняли свою независимость лишь благодаря царившему во Франции беспорядку. В предыдущие столетия большую часть энергии этих властителей забирала война, потому что ратные победы приносили не только славу – они означали выживание. Принц эпохи Возрождения должен был обладать не только и не столько мужеством и военным талантом, но замечательной ловкостью и тонким пониманием политики и финансов, так как война к тому времени перешла в руки профессионалов. Слава правителя больше, чем на воинских подвигах, зиждилась на культуре его двора, на покровительстве искусствам, на его способности беседовать с учеными людьми.

Наиболее выдающимися принцами Возрождения были ранние представители дома Медичи, правившие Флоренцией почти триста лет. Редко когда в истории один род оказывал такое влияние на целый континент. Это стало возможно благодаря их неимоверной щедрости и вкусу, позволившим им собрать в конце XV – начале XVI столетия в маленьком городке, Флоренции, группу людей, собственно и создавших Ренессанс – знаменитое Возрождение. Правление Медичи во Флоренции было неспокойным: трижды их изгоняли из города, трижды они возвращались, еще крепче хватая за глотку конституцию. Они много брали, но отдавали еще больше. Древняя республиканская история города при них закончилась, но под их властью город стал движущей силой Возрождения. Свое огромное богатство они расходовали на покровительство искусствам и наукам. За полвека они потратили более четырех миллионов фунтов не только украшая свои дворцы предметами искусства, но и развивая науку. Козимо ди Медичи, которому благодарный город присвоил имя «Отец отечества», проявил неслыханную щедрость в 1439 году, когда в городе собрался Совет Флоренции. Он принимал гостей города, множество приехавших важных сановников, папу римского, императора Византийской империи, патриарха Константинопольского. Конференция была призвана достичь действенного рабочего союза между Западной и Восточной церквями. Попытка оказалась тщетной, но за протекшие в работе пять месяцев для Европы было сделано, возможно, даже больше. В марте – июле 1439 года во Флоренции собрались ученейшие люди мира, и, кроме дебатов Совета, обнаружили там большую аудиторию горожан, жаждущих новых знаний и готовых впитывать новые идеи. Среди приезжих ученых преобладали греки, а греческий язык был ключом к утраченным в Европе наукам. Благодаря их влиянию Козимо основал Платоновскую академию, которую его потомки продолжали опекать и лелеять.

В 1444 году Козимо начал строительство первого из дворцов Медичи. Его сограждане флорентийцы протестовали, считая неподобающим и опасным, чтобы частное лицо возводило здание такого размаха. Они попытались лишить его власти, но Козимо устоял, хотя это оказалась не последняя буря, выпавшая на его долю. Позднее, когда Медичи стали законными, а не только фактическими правителями и приняли герцогский титул, они построили грандиозный дворец на другой стороне реки Арно, раскинувшееся на большой территории надменное строение, всем своим видом подчеркивающее высокий статус его хозяев. Но дворец Козимо, здание, где, можно сказать, родился Ренессанс, все же производит впечатление частного дома, потому что он встроен в ряд составляющих улицу домов (см. рис. 11).

Рис. 11. Дворец Медичи, Флоренция. Его строительство заняло 20 лет

Это был первый из дворцов Ренессанса, послуживший образцом для многих последующих. Власть Медичи далеко нельзя было назвать абсолютной, и дворец должен был исполнять еще обязанности замка-крепости, где семейство могло укрываться от гнева сограждан. Поэтому первый этаж очень массивен. Он выглядит грозно, а вот верхние этажи весьма элегантны. Большая входная дверь открывается во внутренний дворик, изящный, полный воздуха. В нем были поставлены статуи «Давид» и «Юдифь», заказанные Донателло еще во время постройки дворца. «Давид» стал работой такого уровня, какого в Европе не видели на протяжении последней тысячи лет, потому что был выполнен для обзора со всех сторон, «вкруговую». Эта статуя, так же как и дворец, создала прецедент, которому стали следовать в дальнейшем. «Юдифь, убивающая Олоферна» – любимый сюжет итальянских городов-государств, так как его можно было отнести к любому своему противнику. Спустя пятьдесят лет после постройки дворец Медичи был разграблен, а семейство изгнано из города. Статую эту перенесли в публичное место и снабдили надписью, предупреждающей «всех, кто посмеет установить тиранию над Флоренцией». Тем не менее Медичи вернулись.

В 1469 году Лоренцо ди Медичи стал главой семьи и государства. В то время ему было всего двадцать лет, и, хотя он был воспитан в ожидании ответственности, отчетливо понимал, какой груз предстояло ему нести. «На второй день после смерти моего отца главные люди города и государства пришли в наш дом, чтобы соболезновать нашей утрате и побудить меня взять на себя заботу о городе и государстве, как делали это мои отец и дед. Предложение их шло вразрез с инстинктами моего незрелого возраста, так что, считая тяготы и опасности чрезмерными, согласился я на него неохотно». Причиной согласия были резоны здравые и практичные, а именно финансовые, которые Медичи никогда не упускали из виду. «Сделал я это ради защиты наших друзей и имущества, потому что плохо приходится во Флоренции тому, кто обладает богатством, не участвуя в правительстве». Таким образом флорентийцы получили правителя, сочетавшего в себе лучшие качества того роскошного и разностороннего периода. Финансист и поэт, государственный деятель и ученый, экономист и стратег – казалось, не было такого рода деятельности, в котором он не смог бы преуспеть при желании. Непревзойденные дипломатические и военные таланты, с которыми он вел Флоренцию сквозь опаснейшие бури итальянской политики, в конечном итоге не оставили заметного следа, потому что Флоренция, как и вся Италия, оказалась под властью иностранцев. Но то, как он лелеял, опекал и направлял возрожденные искусства и науки, оказало длительное и заметное влияние на всю Европу. Его покровительство существенно облегчило огромное состояние семейства Медичи, но он смотрел на себя скорее как на хранителя богатства, а не его владельца. «Возможно, некоторые подумают, что более заманчиво держать хотя бы часть его в своем кошельке, но я предпочитаю потратить его к вящей пользе общества, и потому я вполне удовлетворен».

Рис. 12. Дипломатия в действии. Деталь картины Карпаччо «Святая Урсула»

Огромная библиотека, которую он собрал, стала первой настоящей публичной библиотекой в Европе, потому что была доступна всем. Он нанимал агентов, действовавших не только в Европе, но и на Востоке, с особой целью: разыскивать древние манускрипты. Один из таких ученых привез ему 200 греческих трудов, восемьдесят из которых ранее были совершенно неизвестны в Европе. Имена бесчисленных художников и скульпторов, которых он побуждал к работе, составляют почти полный каталог творцов Возрождения. Боттичелли, будучи на пять лет его старше, делил с ним детские годы в его доме, а потом на него работал. Леонардо да Винчи получил место при миланском дворе благодаря ему. Он предоставил пятнадцатилетнему Микеланджело жилье в своем дворце и дал ему ежемесячное содержание. Вероккио, Гирландайо, Филиппино Липпи – этот список можно было бы продолжать, пока он не включил бы в себя всех талантливых людей, работавших во Флоренции в краткий период жизни Лоренцо. Он умер в возрасте сорока трех лет, и другие Медичи продолжили его труды, но никто из них так и не сумел сравняться с разносторонностью Лоренцо Великолепного. Один из его потомков стал папой под именем Льва Х и внедрил заветные идеи Лоренцо в жизнь самого могущественного двора Европы.

Общество эпохи Возрождения, приняв поневоле единовластного государя, вовсе не воспринимало его как природное явление, которое следует терпеливо сносить или даже любить. Его правление и службы подвергали тщательному анализу, как никогда раньше, пытаясь объяснить их различие и функции и подготовить образцовую структуру политической машины, которой суждено было двигать Европой почти три сотни лет. В полном смысле этого слова машины, потому что она управляла всеми сторонами жизни людей, собранных в сообщества, определяя, как их будут судить, как станут они зарабатывать себе на хлеб, укреплять свои душу и тело, защищаться от внутренних и внешних врагов государства.

Рис. 13. Николо Макиавелли. С портрета работы Санти ди Тито

В первые годы XVI столетия свет увидели две книги, в которых принцев вместе с их дворами буквально поместили под микроскоп. Речь идет о сочинении «Государь» Николо Макиавелли (см. рис. 13) и «Придворный» Бальдассарре Кастильоне. Они появились с интервалом в четыре года, в 1528-м и 1532 годах соответственно, но оба были написаны за много лет до этого, причем совершенно независимо друг от друга, и стали свидетельством того, что явление «государя» привлекло внимание европейцев.

Намерением Макиавелли было рассмотреть подробно механизм государственного управления с точки зрения его эффективности. Мораль в расчет не принималась: если стратегия работала – очень хорошо, если она терпела поражение – плохо. Мало на свете авторов, о которых судили так резко и так неверно, как об этом флорентийском республиканце, создавшем классическое руководство по практической тирании. Между тем это все равно что обвинять врача, установившего и описавшего болезнь, в том, что он ее и придумал. Макиавелли прекрасно понимал, как можно истолковать его сочинение, и постарался изо всех сил подчеркнуть, что им представлена реальная картина, что, если государь является необходимой принадлежностью гражданской жизни, будет лучше, если он научится, как следует ему себя вести на этой самой опасной должности в мире. Он должен быть мудрым и добродетельным, но «поведение людей нынче настолько отличается от того, каким оно должно быть, что тот, кто отклоняется от общепринятого и старается вести себя так, как предписывает долг, непременно идет к собственной погибели». У каждого человека есть своя цена, можно доказать, что в корне любого, даже вроде бы бескорыстного поступка лежит личная заинтересованность. Государь должен держать свое слово, но в действительности лишь немногие удачливые люди так поступают. Что лучше для принца? Чтобы его любили или боялись? Это зависит от разных причин, отвечает Макиавелли. Обстоятельства влияют на положение дел, но в целом для правителя безопаснее, чтобы его боялись, потому что большинство людей переменчивы и робки и в час нужды покинут тех, кто оказывал им милости и не имеет другого основания на них рассчитывать, кроме благодарности за прошлое. Принц, как главнокомандующий, всегда должен внушать страх, ему нечего бояться упреков в жестокости, потому что это единственный способ держать в подчинении жестоких людей. Конечно, это желчный взгляд на мир. Макиавелли прекрасно знал, что люди способны умереть и действительно умирают из любви к отечеству. Но такая любовь предполагает свободу, а там, где свободы больше нет, побудительными причинами остается материальный интерес или страх.

Государь Макиавелли являлся первым среди людей, но все еще оставался человеком. Латинский трезвый рассудок отказывал ему в том налете божественности, который окрасил эту идею на севере. В Бургундии герцог стал олицетворением государства, а потому был больше чем просто человеком. Понятие «государь» было возведено в ранг закона и ритуала. Он приобрел атрибуты поклонения, более приличествующие преклонению перед Богом. Религиозные тексты, в которых говорилось о Святой Троице, вольно применялись к его появлениям и уходам. После одного празднества в Аррасе Ле Клер писал: «Если бы Господь спустился на землю, вряд ли бы Ему воздали больше почестей, чем этому герцогу». Другой историк заметил относительно восторгов на улицах: «Казалось, что они ухватили за ноги самого Господа Бога». Драгоценные металлы считались едва достойными коснуться его тела, предстать пред его светлые очи. Прислуживание герцогу за столом сопровождалось ритуалом наподобие святой мессы. Его виночерпия почитали кем-то вроде священнослужителя, который подносит в церкви чашу причастия. Даже салфетка, которой герцог осушал руки, передавалась от придворного к придворному, точно покров с алтаря. Целовали также держатели факелов, освещавших его дорогу к столу, и рукоятки столовых ножей, которые клали перед ним. Такое поклонение изумило бы итальянцев. Лоренцо ди Медичи, хоть и был популярен и уважаем, подвергался жестокой и весомой критике за свои претензии: «Он не желал, чтобы его равняли с другими или подражали ему даже в стихах, или играх, или физических упражнениях, и сердито обрывал всякого, кто это делал». Никто бы не посмел даже пытаться сравниться с герцогом Бургундским. Такого рода чрезмерность вызвала обратную реакцию: английский король лишился головы за слишком большую приверженность Божественному Королевскому Праву, и французская монархия в конце концов рухнула в кровавую пропасть.

Придворный

Если «Государь» Макиавелли напоминает логическое упражнение, то «Придворный» Кастильоне – это дышащий жизнью портрет идеального человека. «Я не удивляюсь тому, что вы сумели изобразить идеального придворного, – написал ему некий друг, – потому что вам стоило лишь поставить перед собой зеркало, и вы бы увидели его там». Этот изящный комплимент верно отражал суть самого Кастильоне, обладавшего большинством восхваляемых им качеств: набожностью, верностью, мужеством, остроумием и сообразительностью. Поистине его жизнь почти в точности иллюстрировала мнение Макиавелли, что честный человек всегда оказывается в невыгодном положении. Будучи послом, посредником между папой Клементом VII и императором Карлом V, во время страшных дней, закончившихся взятием и разграблением Рима в 1527 году, он был обманут обоими, потерпел крах в своих миссиях и умер полностью дискредитированным. Император, который так жестоко подвел его, грустно заметил: «Сообщаю вам, что умер один из совершеннейших благородных людей в мире». Кастильоне мог бы гордиться такой эпитафией. История также помнит его не как дипломата, а как истинного дворянина.

«Придворный» явился результатом размышлений над четырьмя годами пребывания при маленьком дворе в Урбино. Позднее Кастильоне довелось общаться с людьми по-настоящему могущественными и великими. Будучи представителем герцога при папском престоле, он находился в очень близких отношениях с Рафаэлем, Микеланджело, Бембо. Он был папским нунцием при дворе императора, но всегда с ностальгией вспоминал маленький двор среди холмов и болот севера. Он покинул Урбино в 1508 году, но даже спустя двадцать лет любовно оттачивал и уточнял свой отчет о том утонченном и образованном обществе, создавая памятник своему собственному золотому веку. Герцогство Урбино было основано Федериго да Монтефельтро, профессиональным солдатом, который, тем не менее, создал двор, блистательно воплотивший в себе новые гуманистические ценности. Портрет работы Пьеро делла Франческа показывает нам человека, в котором сила сочетается с терпимостью (см. рис. 14), который ничему не удивляется, ничего не ждет и способен отлично защитить свои права.

Рис. 14. Федериго да Монтефельтро, герцог Урбинский. С портрета работы Пьеро делла Франческа

Под полуопущенными тяжелыми веками обманчиво сонные глаза; твердый рот сейчас легко улыбнется, крупный перебитый нос и выступающий подбородок энергично выдаются вперед. Это был мужчина, поднявшийся от простого солдата, переигравший своих врагов, стравивший их друг с другом и тем спасший от войн и бед почти четыреста горных деревень и городов, признавших его своим государем. Но он также был человеком, которого наставлял в детстве величайший учитель-гуманист Европы, Витторио да Фельтре, который привил своим ученикам новый взгляд на людей. Огромная урбинская библиотека была созданием и заслугой Федериго. «Он один решился сделать то, что не делали тысячу лет и более: создать самую лучшую библиотеку со времен древности». Нет, ему были не по душе обыденные плоды работы новомодных печатных станков; он нанимал тридцать – сорок писцов, дабы все его книги были «написаны пером, а не напечатаны и потому не стали бы потом презираемы».

Рис. 15. Внутренний дворик дворца Федериго да Монтефельтро в Урбино

В 1450 году он начал строительство дворца (см. рис. 15), известного Кастильоне, дворца, который привлекал путешественников, совершавших большое турне по Европе, спустя много лет после того, как герцогство Урбино перестало существовать. «Казалось, это не дворец, а город в виде дворца, – утверждал Кастильоне, – и обставлен он был не только привычными серебряными вазами, богатыми занавесями из парчи и шелка и другими подобными вещами, но герцог добавил к его украшению бесчисленные древние статуи из мрамора и бронзы, редкие картины…» В этой двойной роли поклонника древних искусств и покровителя современных художников и скульпторов Федериго был олицетворением Ренессанса. Он умер в 1482 году, и герцогство перешло к его сыну, Гвидобальдо, который продолжал сохранять интеллектуальную атмосферу двора, хотя оказался не способен противостоять военному натиску внешнего мира. Именно его двор описал Кастильоне, создавая портрет идеального придворного. Группа блестящих умов, привыкших друг к другу, а потому раскованных; люди, отбросившие на время заботы о государстве и отдыхающие за беседой. Днем члены этого сообщества заняты делами, но каждый вечер они встречаются вновь под председательством герцогини (так как герцог тяжко страдает подагрой и рано уходит на отдых). Их беседы длятся за полночь, обсуждаются самые разные вопросы, вольно, но трезво и разумно. Они веселятся, сочиняя образ идеального человека. Так ярко помнятся эти встречи Кастильоне, что он может описать даже конец одной из них с пронзительным чувством тоски об утраченном рае.

«Затем все как один поднялись… и никому не хотелось спать. Когда открыли окна дворца, выходившие на гору Катри, они увидели, что небо на востоке уже порозовело, утро ясное и все звезды, за исключением Венеры, погасли, дохнул свежий ветер, наполняя воздух бодрящим холодом, и с близлежащих холмов, поросших лесом, донесся щебет прелестных птичек. Тогда все они, почтительно простившись с герцогиней, отправились по домам, без факелов, потому что уже хватало света дня».

Многое изменилось со времени Кастильоне: образ придворного претерпел изменения к худшему. Он превратился либо в жеманного щеголя, либо в честолюбивого интригана, изо всех сил стремящегося пробраться на вершины общества. Даже итальянское слово, когда-то обозначавшее придворную даму, – «la cortigiana» (куртизанка) – стало синонимом проститутки высокого полета. Но для Кастильоне придворный – это человек, принадлежащий к сливкам цивилизованного общества. Он не обязательно происходит из благородного рода (хотя обычно это было так, потому что рожденные в высших слоях общества имели и досуг, и возможность заниматься искусствами), но признание того, что «учтивость», «обходительность» есть свойство ума, а не происхождения, во многом объясняло успех и широкое распространение этой книги. Придворный должен был уметь достойно выглядеть во многих мужественных упражнениях (борьбе, беге, верховой езде), а также свободно рассуждать о литературе, уметь разговаривать на нескольких языках, играть на музыкальных инструментах, сочинять изящные вирши (см. рис. 16).

Рис. 16. «Сад любви»

Однако все это следовало проделывать легко и непринужденно, так чтобы его речи, впрочем вполне разумные, лились без натуги. Ему даже предлагалось изучить формы и природу шуток. В любви он обязан был оставаться благородным и скрытным; на войне – храбрым, но великодушным. Прежде всего он обязан был держать свое слово и хранить верность своему государю, а также проявлять щедрость по отношению к слугам. Однако он был далек от другого идеального образа той поры: рыцаря, с его фантастическим кодексом личной чести. Говоря современным языком, придворный Кастильоне – человек образованный и порядочный, человек высоких моральных принципов, впрочем весьма терпимый к слабостям других. Он был идеалом, с которым сверяли свои прегрешения и ошибки, эталоном. То, что это произведение заполнило имевшуюся пустоту, доказывает скорость, с которой его перевели на другие языки, и влияние на умы, которое оно сохраняло очень долгое время. В 1537 году его перевели на французский, в 1549-м – на испанский, в 1561-м – на английский, а через двести лет после того, как герцогство Урбино перестало существовать, Сэмюэл Джонсон одобрил эту книгу фразой, навсегда вознесшей ее на пьедестал: «Лучшая из книг, когда-либо написанных о хорошем воспитании, – это «Придворный» Кастильоне, человека, выросшего при маленьком урбинском дворе. Вы просто обязаны ее прочитать».