Ренессанс

О том, чтобы завистники не осуждали "Фацетии" вследствие недостатка красноречия

Мне думается, что будет много людей, которые станут осуждать эти наши рассказики как за их легкомыслие и за то, что они недостойны серьезного человека, так и за то, что они хотели бы видеть в них больше словесных украшений и больше красноречия. Если я им отвечу, что мне приходилось читать о том, что наши предки, люди благоразумные и ученые, находили удовольствие в шутках, играх и побасенках, и что за это они получали не упреки, а похвалу, — мне кажется, я сделаю достаточно, чтобы заслужить уважение своих критиков. Ибо какой упрек могу я навлечь на себя за то, что я подражал нашим предкам в этом, если даже не мог подражать им в другом, и провожу время, занимаясь писанием, между тем как другие тратят его в дружеских собраниях и кружках, особенно если мой труд не является чем-нибудь предосудительным и может доставить некоторое удовольствие читателям. Ибо вещь почтенная и почти необходимая, — и люди ученые это одобряют, — когда мы стараемся свой ум, обремененный разными мыслями и огорчениями, отвлечь от постоянных забот и направить его с помощью какой-нибудь шутки на отдых и на веселье. А стараться вносить красноречие в вещи низменные или в такие, в которых шутка или чужие слова должны быть схвачены налету, было бы слишком скучно. Такие вещи нельзя излагать украшенным стилем. Их нужно передавать так, как они были сказаны лицами, которые действуют в рассказах.

Некоторые, может быть, подумают, что я стараюсь оправдаться вследствие недочетов ума. Я согласен. Пусть люди, которые держатся этого мнения, пересказывают эти мои рассказы более гладким и более украшенным стилем. Я их прошу об этом. Этим они обогатят латинский язык в наш век и сделают его способным передавать сюжеты более легкие. Упражнение в таких писаниях принесет пользу в деле изучения красноречия. Что касается меня, то я хотел попробовать, возможно ли выразить на латинском языке — и не очень нескладно — многое такое, что считается трудным для передачи по-латыни и что не требует никаких украшений, никакого ораторского пафоса. Я буду доволен, если покажется, что я рассказываю не очень неискусно.

Вообще, пусть лучше воздержатся от чтения моих рассказиков, — так мне хочется их назвать, — те, которые представляются чересчур строгими цензорами или чересчур суровыми ценителями. Я хочу, чтобы меня читали люди легкого ума, доступные веселью, как читали в древности Луцилия козентинцы и тарентинцы1. Если у моих читателей вкусы окажутся более грубыми, я не мешаю им думать, что они хотят. Лишь бы они не обвиняли автора, который написал все это, чтобы дать отдых своему духу и упражнение своему уму.