Эдмунд Спенсер

Из поэмы «Королева фей»

Из книги I. Песни VII

Она внимала повести скорбей,
Стараясь превозмочь свои печали,
Но те от тщанья делались сильней,
И любящее сердце разрывали,
И угли страсти в пламень подсыпали;
Чем чище и возвышенней мечта,
Тем невозможней расставанье с ней.
В очах померкнет мира красота,
Когда в несчастье рыцарь Алого Креста.

Едва в груди страданье утолилось,
Не в силах оставаться взаперти,
Она в скитанья дальние пустилась
По заданному карликом пути,
Чтоб рыцаря любезного найти
Живым иль мертвым; многие кручины
В дождях и бурях должно ей снести.
Так шла она чрез горы и стремнины,
Блуждала по лесам и мерила равнины.

И вот ей повстречался наконец
Достойный рыцарь с юношей-слугою.
Как Фебов ослепительный венец,
Он лил кругом сиянье неземное,
Смущая взоры блещущей бронею.
Закован в латы с головы до ног,
Он был неуязвим на поле боя;
Алмазный пояс стан его облег,
Сверкая, как в ночи святых небес чертог.

Один алмаз меж прочих выделялся
Как средоточье чародейных сил,
Он дивной девы профилем казался,
Горел, как Геспер средь меньших светил,
И слабый взгляд могуществом дивил;
Он острый меч, оправленный ножнами
Слоновой кости, к поясу крепил;
На рукояти золотое пламя
Лизало перламутр витыми языками.

Надменный шлем лучился, позлащен;
Его убранство ужас порождало;
Вцепился в гребень золотой дракон
Несытыми когтями: на забрало
Спадало ядом дышащее жало;
И мнилось, пасть, пылая, пред собой
Столь яростные искры рассыпала,
Что содрогнулся б тотчас всяк живой;
А скользкая спина лоснилась чешуей.

Над гребнем и чудовищем крылатым
Качался многоцветный конский хвост,
Обрызганный внизу зерненым златом
И перлами увитый вперехлест;
Так дерево с цветами ярче звезд
На высотах зеленой Селинии,
Одно дерзнув подняться в полный рост,
Приемлет ветры добрые и злые
И пляшет круглый год, потворствуя стихии.

Округлый щит был кожами укрыт,
Дабы случайно смертный робким глазом
Не увидал разящий этот щит,
Что был сплошным сверкающим алмазом;
Верней защиты не отыщет разум,
Затем что камень тверже, чем металл,
Он ржу и силу отвергает разом;
Он в жарких битвах копья притуплял
И мог крушить мечи о яростный кристалл.

Сей щит не выставлялся против правых,
Но угрожал злокозненным сердцам
И укрощал чудовищ многоглавых
Иль слал отважный вызов небесам,
Где в зыбких высях солнечным лучам
Не вырваться из облачного плена;
Так златокудрый Феб изведал срам,
Равно как среброликая Селена,
Когда на ней волшба наводит пятна тлена.

Но щит не опасался колдовства
Ужасного в заклятьях чародея
Иль оборотня, чья душа мертва;
Зане при взгляде на него, немея,
Камнями становились лиходеи,
А камни прахом, и от праха след
Мгновенно исчезал; и, цепенея,
Глаза гордыни свой природный цвет
Меняли иль вовек не зрели белый свет.

Сей свод чудес достоин чистой веры,
Затем что чудотворный исполин
Являл их слишком многие примеры:
То был славнейший из волхвов — Мерлин,
Что щит и латы принцу мог один
Содеять для воинственной потехи;
Когда ж скончался дивный властелин,
Царица Фей взяла его доспехи:
Кто хочет правду зреть, да узрит без помехи!

ИЗ КНИГИ IV, ВСТУПЛЕНИЕ

Суровый ум, чье гордое призванье
Вершить дела царей и судьбы стран,
Презрит мои свободные писанья,
Зане я с неких пор любовью пьян
И не врачую боль сердечных ран,
Но юность подвергаю искушенью
И, воспевая сладостный обман,
Немудро подношу ей в поученье
Не доблести пример, но тлен стихоплетенья.

Да смолкнут те, кто не умел любить:
Их льдистых душ не растопило пламя;
Не им природный чистый жар судить,
Вотще сравняв с нечистыми делами
Восторги, коих не знавали сами.
Любовь есть подвиг, благодать и честь,
Она венчает доблестных венцами
И шлет векам о верных сердцем весть,
Готовых для любви все муки перенесть.

Кто хочет обозреть седую древность,
Отыщет в ней примеры без числа
Тому, как славную к наукам ревность
И огнь, врагов сжигающий дотла,
В мужах любовь благая разожгла.
Об этом в полдень под зеленой сенью
Сократова не раз беседа шла:
Он славил дивной страсти вдохновенье,
И Стоик не нашел ему опроверженья.

Пою не вам, премудрые вожди,
Но лишь моей Монархине священной:
Она вмещает в девственной груди
Щедроты и красы любви нетленной;
Пою богине, порожденной пеной,
Лишь той пою, что любит больше всех,
И больше всех любима во вселенной,
И не почтет стихи мои за грех;
И сын ее меня подвигнет на успех.

Храни к певцу монаршее участье,
Амур жестокий, нежный голубок:
Да облеченная гневливой властью
С престола не осудит как порок
Приволье дум и прихотливый слог;
Но сделай так, чтоб чистой страсти сила,
Пролив с небес амброзии поток,
Ей царственное сердце умягчила
И к сим словам любви вниманье устремила.

ИЗ КНИГИ IV, ПЕСНИ X

Итак, пройдя чрез множество преград,
Я прибыл к неким островным пределам,
И простодушный поразился взгляд:
Досель я мнил, блаженство в мире целом
Земным не почитается уделом.
Но здесь я видел всякий дивный плод,
Какой своим рачением умелым
Природа-мать из персти создает,
И умножает труд число ее красот.

Блистали пущи, порослью богаты
От гордых кедров до убогих мхов,
Цветенье рощ точило ароматы,
Равно как пестрый луговой покров
И стройное изящество садов.
И мыслилось, любое притязанье
Сей чудный остров утолить готов,
Любое прихотливое желанье;
Для каждого бы здесь нашлось очарованье.

Казалось, к смертным возвратился рай:
Столь дивное природы совершенство
Украсило роскошный этот край,
Что праведник, вкушающий блаженство
На небесах, избрал бы отщепенство,
Покинув Елисейские поля,
Затем что много больше благоденства
Сулит ему обильная земля,
И вновь бы жаждал жить, свой дух возвеселя.

Здесь кто хотел — в лесах искал прохлады,
Кто к солнцу устремлялся на простор;
Плескались в речках резвые наяды,
В тиши журчал ручьев созвучный хор;
Издалека виднелись кручи гор,
От взоров долы скромно укрывались;
Влюбленные, оставив сладкий спор,
В зеленых лабиринтах забавлялись;
Искусство с естеством друг другу изумлялись.

Здесь ровными рядами вдоль аллей
Росли дерев различные породы,
Приятно красовались меж ветвей
Отдохновительных беседок своды,
К цветущим берегам манили воды;
И всюду тысячи влюбленных пар
Бродили, божеству слагая оды,
И небо принимало их как дар:
Так непорочен был любви их чистый жар.

Они являли пеньем и игрою
Невинного довольства образец;
От них поодаль виделось иное
Согласье верно любящих сердец,
Иной любви возвышенной венец;
Сих добродетель гордая роднила,
Тщете страстей кладущая конец;
Она их души исполняла пыла
И к доблестным делам их думы возносила.

Средь них Геракл и верный Иолай,
Дамон и Пинтий, общие судьбою;
Давид с Ионафаном, отчий край
Отважно защитившие собою;
Тесей, спаситель чести Пирифоя;
С Британиком негордый добрый Тит,
Пилад, Орест и прочие герои,
Кто столь великой дружбой знаменит,
Что даже смерть и та друзей не разлучит.