Ян Кохановский. Трены

I

Все слезы Гераклита, его рыданья,
Все плачи Симонида и причитанья,
Все скорби, печали, молящие руки,
Все заботы на свете, всю боль, все муки —
Все несите ко мне, у дома сложите
И оплакать дочурку мне помогите;
Ведь безбожная смерть, за что-то в отмщенье,
Навсегда отняла мое утешенье.
Так зловещий дракон из гнезд соловьиных
Слепышей похищает, пташек невинных,
Чтоб натешить свой зоб; а мать-соловьиха,
Щебеча, отвести старается лихо.
Но напрасно! Злодей На нее уже мчится,
Еле перья уносит бедная птица!
Скажет кто-то: «Рыданья тщетны!» И что же?
Что не тщетно в сем мире, о боже, боже?
Все тщетно! Мы плавать хотим, где глыбко,
А стоим на мели. Наш век — ошибка.
И что легче: стонать в печальном смиренье
Иль с природой сойтись в неравном боренье?

II

Если уж суждено мне детей забавить
И легкие рифмы им перышком ставить,
То уж лучше качать мне зыбку-кошелку
И песни для мамок писать втихомолку,
Чтобы пели младенцам они баю-баю,
Утешали песней, что я сочиняю.
Сочинять пустяки мне было бы лучше,
Чем так, как судило мне мое злополучье,
Рыдать над могилой прелестной дивчины
И сетовать громко на злость Прозерпины.
Но выбора нет меж тем и этим делом:
Одно я презрел, ибо в возрасте зрелом
Не видел в том смысла; а ко второму
Я был бурей прибит, как к берегу злому.
Печальная слава немного стоит,
Которой за плачи меня удостоят.
Не над люлькой пою, пою на погосте
И, оплакивая, иссушаю кости.
Тщетно это! Какой мы судьбе причастны,
Такой и мысли навсегда мы подвластны.
О, жестокий закон! О, злая царица,
Коей хрупкая тенъ должна покориться!
Вот так и Оршуля — пожить не успела
На земле, как душа покинула тело!
И на солнышко не насмотрелись очи,
А бедняжка ушла в страну вечной ночи.
Лучше б ей и не видеть света земного,
Ведь так мало прошла от люльки до гроба!
И заместо утехи, что со временем ждали,
Нам оставила только одни печали.

III

Наследница милая, меня ты презрела!
Отцово наследие принять не хотела,
Ибо скудным могло бы тебе показаться.
Ты права! Никогда не мог бы равняться
С твоим ранним умом, где крылся зачаток
Добродетелей высших, мой скромный достаток
О слова! о забавы! о милые речи! К
ак теперь я печален, когда вы далече.
Ты, утеха моя, боль мою не утишишь
И тоску не прогонишь, ко мне возвратившись.
Никогда! никогда! Жду, наказан судьбою,
Чтоб твоими следочками пойти за тобою.
Даст Господь, там увижусь с родною моею —
Обовьешь ты ручонкой отцовскую шею.

IV

Над очами насилье ты, Смерть, сотворила,
Гибель чада узреть меня приговорила!
Видел, как отрясала ты плод недозревший,
Мать с отцом истомились душой изболевшей.
В каких бы ее летах ни взяла могила,
Все равно б мое сердце болело и ныло;
Если б даже и я вошел в возраст преклонный,
Все равно бы страдал болью неутоленной;
А от этой погибели, этой смерти ранней
Нет горя сильнее, нет страшнее страданий.
Если б ты, Господи, ей пожелал долголетья,
Сколько счастья на свете успел бы узреть я!
Я бы дожил свой век до черты похоронной
И сумел бы тогда предстать пред Персефоной,
Той тоски не изведав, не испытав той боли,
Коих нету ужасней в сей нашей юдоли.
Не дивлюсь Ниобее, что окаменела,
Когда мертвых детей пред собою узрела.

V

Как малая олива близ рощи тенистой
В небо идет от земли тропой материнской,
Ветки еще не пустив, не раскрыв листочек,
Пробивается, едва — тончайший пруточек:
А тут, с бурьяном борясь иль с буйной крапивой,
Срежет садовник ее косой хлопотливой,
Падает слабый пруток, утративши силы,
В ноги природы самой — матери милой, —
Так и тебе довелось, любимая дочка.
Росла у нас на глазах в тенистом садочке,
Чуть от земли поднялась, росток протянула,
Смерти дыханьем тебя навеки пригнуло
К нашим ногам. Слезы льем, горе бездонно,
За что покарала нас ты, Персефона?

VI

Славянская Сапфо! Певунья, утешенье!
Которой не только все земное именье,
Но и сладкую лютню назначал я в наследство!
Сколько славных надежд подавала ты с детства,
Сколько песенок новых так складно слагала,
От рассвета до ночи уста не смыкала,
Так соловушка малый на тихом кусточке
Поет сладким горлышком все майские ночки.
Слишком рано ты смолкла, мое утешенье,
Бессердечная Смерть прервала твое пенье.
Не насытила слуха, певунья родная,
Обо всем, что услышал я, слезы роняю.
А когда тебе жить мало Так оставайтесь,
Пела песенку ты, с матушкой расставалась:
«Прости ты, матушка, прости своему чаду,
Что. за красным столом больше я не присяду,
Положу я ключики, сама прочь поеду
Из родимого дома по белому свету».
Сколько тяжкого помню я в жизни печальной.
Нету сил вспоминать ее голос прощальный.
Как у матери только сердце не разорвалось,
Когда пела она и с родными прощалась.

VII

Злосчастная одежда, грустные наряды
Возлюбленного чада!
Почто мои взоры вы влечете невольно,
И так тоски довольно.
Она в свою одежду уже не облачится
И к нам не возвратится.
Сон сковал ее вечный, суровый, железный...
Летничек бесполезный,
Материнский подарок, ленточки, поясочки —
Ни к чему моей дочке.
Не на эту постельку, не на смертное ложе
Мать мечтала — о боже! —
Возвести свою дочку. Шить наряд венчальный,
А дала погребальный,
А дала рубашонку да грубой холстины,
А отец комья глины
Положил в изголовье. Так вместе с приданым
Спит в ларе деревянном.

VIII

Как ужасно мой дом ты опустошила,
Оршуля, когда нас покинуть решила!
Нас полно, а в доме совсем пусто стало,
Когда душеньки малой одной недостало.
Ты болтала и пела за всех, моя дочка,
Побываешь, бывало, в любом уголочке,
Ты и матери грусть утешить сумеешь,
И отцовские думы, бывало, развеешь,
То того, то другого обнимешь со смехом,
И все радуются презабавным утехам.
А теперь все умолкло— и пусто и жутко,
Все исчезло — и смех, и забавная шутка.
Лишь печаль из углов наблюдает всечасно,
Как сердца утешения ищут напрасно.

XIV

Где врата роковые, угрюмые двери,
Что впустили Орфея на поиск потери?
Мне бы той же тропою за доченькой милой
Пуститься, сыскать бы тот брод, где унылый
Перевозчик какой-то ждет призраков тощих,
Осужденных бродить в кипарисовых рощах.
Не брось, не покинь меня, о сладкая лютня,
А ступай со мной вместе дорогой безлюдной
К чертогам Плутона. Вдруг и он умягчится
Песнями и слезами. И чудо случится —
Дитятко возвратит мне из мертвых покоев,
Страданье и печали мои успокоив.
Не изъятья прошу из людского удела,
Пусть дозреет лишь то, что еще не дозрело.
Иль тверже, чем камень, сердце Плутона,
Что не слышит моленья, и пенья, и стона?
Ничего не попишешь. Так мне бы не надо
Возвращаться оттуда, где ты, мое чадо!

XVI

Из-за несчастья и горькой печали,
Что меня почти до костей пробрали,
Должен расстаться я с рифмой и лютней —
Чуть не с жизнью утлой.

Жив я? Или сон блажит надо мною,
Сон, что сквозь окно вошел костяное,
Разностью разной занять мысли хочет,
Наяву морочит.

О заблужденье! Гордыни нелепость!
Легко почитать рассудок за крепость,
Если мир тебе мил, дела твои гладки,
Голова в порядке.

Кто в достатке живет — бедность превозносит,
Тот, кто счастлив, легко печаль переносит,
И пока у пряхи хватает шерсти,
Не страшится смерти.

А если беда стучится в ворота,
Тут уж никому терпеть неохота.
А явится смерть в саване зловещем,
Тут мы трепещем.

Зачем, Цицерон, слезами своими
Изгнанье омыл? Ты плачешь о Риме,
А мудрость твоя дарует отраду
Вселенскому граду.

По дочери ты зачем убивался?
Ведь ты одного бесчестья боялся,
Мол, прочее все тебя не тревожит,
Что случиться может.

Сказал: смерть страшна одним лишь бесчестным,
А сам дрожал пред убийцей безвестным,
Как только пришлось за слово прямое
Платить головою.

Докажешь другим — себе не докажешь,
Поступишь совсем иначе, чем скажешь,
Рассудок с душой в извечном раздоре,
Когда грянет горе.

Душа не гранит. Меняются думы,
Когда повернется колесо Фортуны.
Проклятье ему! Ведь старая рана
Болит непрестанно!

О время, отец покоя, забвенья!
Когда уже и мне пошлешь исцеленье!
В беде, где разум исцелить не может
И Бог не поможет.

XVIII

Господи! Мы, непослушные дети,
Утешаясь на свете
Радостями земными,
Забываем помянуть твое имя.

Не видим, что это все — твоя милость.
Но лишь миг — и затмилась
Преходящая радость,
Коль не помним, что она — твоя благость.

Веди нас, да не будем надменны —
Ведь утехи мгновенны.
Не роскошная нега —
А час казни велит вспомнить про небо.

Но карай нас отцовской рукою,
Ведь стоим пред тобою,
Словно слабые снеги
Перед светилом, сияющим в небе.

Ты можешь, Господи, смешать нас с прахом
Одним-единым махом,
Не карай нас напрасно,
Ибо даже немилость твоя ужасна.

Но от века доброта твоя длится,
Прежде свет затмится,
Чем она истощится,
Так помилуй смиренного нечестивца!

Велик мой грех, но твое милосердье
Под небесною твердью
Превосходит дурное.
О, смилуйся, Господи, надо мною!

Эпитафия Ганне Кохановской

И ты, Ганна, за сестрой уйти поспешила,
Прежде срока подземный предел посетила,
Чтоб отец твой, две горести разом постигший.
Сохранился для радости прочной и высшей.