Ренессанс

Медведев И. П.
Гаврилов А. К.

550-летие падения Константинополя - повод, безусловно, вполне уместный для того, чтобы собраться с духом и попытаться, наконец, оформить давнишние приготовления к критическому изданию речи Виссариона Никейского, произнесенной им на Мантуанском соборе 6 сентября 1459 г., замечательного памятника публицистики, пронизанного страстными чувствами в связи со всем тем, что творили завоеватели-османы в Константинополе; в то же время речь изобилует трезвыми предупреждениями о росте турецкой опасности для Италии, призывами к князьям объединяться и принести жертвы на алтарь общего дела, с предложением плана крестового похода, методов и путей его организации, и т.д.

Покинув родину в годину ее тяжких испытаний и обосновавшись в Италии, Виссарион (1399/1400 Трапезунд - 1472 Равенна) - этот "греко-латинянин" (по выражению Марка Евгеника) или (по оценке Лоренцо Баллы) Latinorum graecissimus et Graecorum latinissimus - познал головокружительную карьеру, занимая самые высокие посты в иерархии Римской католической церкви (чуть было не стал папой Римским!), и обретя громкую славу ученого, гуманистическая деятельность которого наложила ощутимый отпечаток на все Кватроченто, но тем не менее всю жизнь, как кажется, терзался угрызениями совести по поводу своего бегства с родины. Острое чувство вины перед покинутыми соотечественниками он пытался компенсировать энергичной деятельностью по организации действенной помощи им и отпора наседавшим на Византию туркам. Особенно заметно Виссарион активизировал усилия на этом поприще именно после падения Константинополя, весть о котором дошла до него в начале июля 1453 г., когда он находился в Болонье. Отныне идея сопротивления туркам и изгнания их из Константинополя становится, по выражению Манселли, una linea costante, - она проходит красной нитью через все, что говорит и делает Виссарион. Он посвящает всего себя заботе о прибывавших на Запад беглецах-соотечественниках, оказывает им значительную моральную и материальную помощь, выкупает из турецкого плена, шлет во все концы христианского мира множество частных писем и официальных посланий итальянским и вообще европейским князьям и королям, в которых выражает скорбь по поводу гибели греческой нации и горечь при виде безразличия и близорукости Запада в отношении событий на Босфоре; в то же время он развивает идею объединения Европы перед лицом турецкой угрозы, призывая к крестовому походу против османов.

Одним из эпизодов этой энергической деятельности и стало выступление Виссариона на открывшемся в августе 1458 г. Мантуанском соборе, в "повестке дня" которого главным вопросом были вести об угрожающем продвижении турок, а главным оратором - сам папа Римский Пий II (он же один из самых крупных писателей-гуманистов XV в. Энеа Сильвио Пикколомини). Поскольку следующая за этим речь Виссариона являлась как бы откликом на речь понтифика, представляется уместным сопоставить здесь те любопытные и весьма остроумные характеристики, которые дал той и другой речи Анри Васт в своей книге о Виссарионе. "Пий Π говорил три часа без перерыва, с торжественной пышностью, но с достаточно бесполезной эрудицией вспоминая древние войны европейцев с азиатами, предавался ученым экскурсам о магометанстве, о доказательствах существованиях Бога, об истине и превосходстве христианской религии и евангельской морали; цитировал Вергилия и Оригена, Исайю и св. Павла; демонстрировал аудитории, очарованной его ученостью, длинную вереницу завоевателей, опираясь на историков, пророков и отцов Церкви. Истощившись столь непомерными усилиями воображения и памяти, он уделил лишь несколько строк падению Константинополя, победам венгров и албанцев, Яношу Хуняди и Скандербегу. Вся его речь - это блестящий экскурс, при котором лишь слегка затронут основной сюжет. А он еще осмелился удивиться, что собрание позволило ему закончить в молчании его речь, вместо того, чтобы заключить ее словами "Такова воля Божия!". Зато обещанное им вознаграждение крестоносцам было способно тронуть самых невосприимчивых: 'Те, кому предстоит умереть в крестовом походе, - восклицает он, - не вернут себе знания всех дел (ne recouvreront pas la science de toutes choses), как это утверждает Платон, но они его приобретут (mais ils l'acquerront), согласно мнению Аристотеля'.

Что касается речи Виссариона, которую Васт (ошибочно считая ее "никогда не издававшейся") цитирует по парижской рукописи № 4154, то она получает с его стороны гораздо более благожелательную оценку. "Воздав должное красноречию понтифика и расхвалив его усилия в пользу круасады, - пишет Васт, - Виссарион рисует живую и захватывающую картину последовательных утрат, понесенных христианами Востока вследствие осады и падения Константинополя, святотатств турок (...) Демонстрируя эрудицию, способную вызвать зависть у самого Пия II, и используя знание светской и священной истории, Св. Писания, греческих и римских историков для отыскания примеров сопротивления чужеземному захватчику и преданности родине, он во второй части речи, все ближе подходя к основному сюжету, излагает пути и средства подготовки к войне (...) Эта речь Виссариона замечательна и по содержанию и по форме. Конечно, можно было бы упрекнуть его за настоящий потоп (un véritable déluge) эрудиции. Но эта неумеренность в цитировании, это излишнее прибегание к античности - все это является общим недостатком писателей ХѴ-ХѴІ вв. Разве у наших великих авторов - Рабле и даже Монтеня - не было страниц в том же духе, иногда необъяснимых и всегда неуместных? (...) Разве он не обязан был платить свою дань вкусам времени? Разве после Филельфо и Пия Π он не был вынужден, рискуя в ином случае сойти за невежду, показать, что умеет черпать из тех же самых источников? Во всяком случае, он меньше, чем все прочие ораторы, задерживается на этих блестящих добавках. У Виссариона всегда чувствуется человек дела, хорошо информированный, который рассуждает с цифрами в руках, ищет серьезные документы и избегает напрасного сотрясения воздуха. И затем - сколько пассажей одновременно и красноречивых и серьезных! (...) Виссарион говорит как историк и как государственный деятель, - Пий II же скорее как литератор и ритор; один излагает дело своим сердцем, другой - умом. У Виссариона ощущается совершенная чистосердечность (une bonne foi absolue), глубокая убежденность, живой и искренний энтузиазм в отношении к круасаде. Его язык чист и отточен, стиль периодичен и подобен Цицеронову, фраза насыщена и ритмична, заметно подражание Титу Ливию в искусстве группировать факты (...) Речь Виссариона проще, внушительней, более насыщена аргументами, более способна внушить убеждение, нежели речь Пия П. На Мантуанском соборе кардинал одержал верх над папой благодаря своему сердцу не менее, чем своему таланту".

Надеемся, что настоящим изданием речи Виссариона мы даем возможность потенциальному читателю самому оценить достоинства (или недостатки) произведения.

....

РЕЧЬ ДОСТОСЛАВНОГО ВО ХРИСТЕ ОТЦА НАШЕГО И ГОСПОДИНА, ГОСПОДИНА ВИССАРИОНА ЕПИСКОПА, КАРДИНАЛА ТУСКУЛАНСКОГО, НАРИЦАЕМОГО ЧАЩЕ НИКЕЙСКИМ, КАКУЮ ДЕРЖАЛ ОН НА ОБЩЕМ СЪЕЗДЕ В МАНТУЕ ВСЛЕД ЗА ВЕРХОВНЫМ ПОНТИФИКОМ, ПРИЗЫВАЯ НАЧАТЬ ВОЙНУ С ТУРКОМ МУХАММЕДОМ

[1] Мы со вниманием выслушали все, что с великолепным красноречием произнес наш владыка, его святейшество великий Понтифик и Спасителя нашего Христа наместник, с присущей ему мудростью и благочестием пред Господнею и своею паствою. Говорил он так, что к сказанному ни добавить, ни что бы то ни было от него отнять невозможно - с таким изяществом, с таким искусством охватил он дело. Оно и не удивительно, раз уж он первенствует среди всех и в учености, и в красноречии. И если я, с малым моим умом и ученостью, теперь, от лица Священного Совета, испросив на то дозволения у Святейшего Владыки, произнесу речь скромную и даже невзрачную, то скажу я это, дабы всем было ясно: высоко стоящие отцы и ранее участвовали в советах, трудах и во всем, что необходимо для защиты христианской веры в часы строгих испытаний, и ныне не изменяют своему обыкновению, но остаются нашему Святейшему Отцу помощники и ко единой цели верные споспешники.

[2] Ибо христианское благочестие, ибо вера наша в великой опасности. Вспомним, сколь мощна, сколь обширна была империя Римская, коей пределы, говорит Аппиан, замыкались востоком солнца и заходом его - а взгляни ныне, сколь узки и тесны стали ее пределы. Не довольно того, что вся Ливия и великой Азии большая часть исстари отобраны были персами и нумидиицами у народа римского и у христиан, - мало этого, еще и Малую Азию, Ликию, Пафлагонию, Фригию, Галатию, Киликию, Каппадокию, Понт и Вифинию - шаг за шагом подчинило своей власти сверх меры подлое и порочное племя турецкое!

А в новейшее время захватили они же немалую часть Европы: Фракию, Македонию, Ахею, Мизию верхнюю и нижнюю. Наконец, увидели мы и то, как несравненный царь городов, стол кесарей, град Константинов - о позорнейшее, о прискорбнейшее из дел! - уже в наши дни был ими взят, разорен, разрушен, от всяческого украшения жестоко и подло разграблен, а жители его умерщвлены или порабощены, опозорены жены, пленены девы, монахини осквернены, юноши истреблены свирепо; они пронзали юнцов мечом и похищали их на позор, от материнского лона и объятий отрывали младенцев на убиение и на кровь, старцев попирали конскими ногами и копытами, а беременных женщин - о неслыханная жестокость! - поражали так, чтобы единым ударом и плод их - тельца, еще не явившиеся на свет, - предавались бы смерти.

[3] Помяну ли храмы, - храмы, святости и красы исполненные? Все гнусно разорены турецкой сворой, в куски раздроблены статуи святых, а образа, что украшали стены, опозорены где прахом, а где и грязью. Священными одеждами и прочими украшениями храмов, коими покрываются святые тайны, они в поношение нашей веры - о как принудить себя выговорить эти слова! - покрывали коней и псов. Сказать ли или умолчать о преступлении несказуемом? Скажу, пусть робея и трепеща: с честного образа Пречистой Девы, всем народом нашим выше прочих свято чтимого, они сорвали сперва серебро, золото и драгоценные камни, коими усеян был образ; затем злодеи и палачи набросились на него и топтали ногами, а под конец - собираюсь с духом, произнося это - топором дробили его в куски, чтобы после бросить в огонь. В самый образ Спасителя нашего, что был выложен мозаикой на потолке Храма, они метали стрелами и дротами, как некогда иудеи прободали копием ребро Господне, и словно некогда те, "Теперь посмотрим, - говорили эти - ежели он Бог, сможет ли себя-то спасти".

[4] О, кто даст главе моей влагу, а очам - источник слез, дабы плакать денно и нощно со Иеремиею об убиенных из народа! Ибо обезлюдела прежде полная народу мать городов, одета словно вдова; владычица народов приведена под дань, и нет у нее утешителя среди близких ее; друзья -ит е презрели ее и стали враги ее. А ведь таково бешенство неправедных, такова жажда преобладания, таково алкание изничтожить веру христианскую, что разбойник этот ни о чем ином не мыслит, ни о чем столь неотступно не помышляет, кроме того, чтобы, Паннонию одолев, покорить мерзкой своей ереси самое Италию и все страны окрест. И вот уже из двух укрепленных паннонских городов, которые, на бреге Дуная располагаясь, только и могли преградить путь врагу, одним он уже овладел, а другим предерзостно ищет овладеть. А мы - не прискорбно ли? - мы медлим и выжидаем, таковою опасностию пренебрегая.

[5] Увы вам, вожди и короли христианские! увы вам, возрожденные к жизни от источника Святого крещения и именем Христа Спасителя осеняемые, Чьим именем вы, цари, правите, Чьей властью властвуете, Кем все спасены народы. К вам, к вам, говорю, взываю я, ради кого Господь наш излил драгоценную свою кровь. Встанем же против врагов Его, против врагов веры, не усумнимся и самое жизнь нашу принесть в жертву; предварим честную смерть, покуда можно, и да не выйдет, как сказал славный философ, что смерть придет-таки в скорости, но уж не с тою честию. Пусть многотрудным и опасным мнится это дело, но стоит только возжелать, и будет нетрудно, напав на них, снискать победу. Ибо не тщанием и не доблестью, а нашею вялостию, да леностию, да небрежением и несогласием те сильны; одолевая одного соседа за другим поочередно и пользуясь терпимостью тех, кто из-за усобицы позволяет гибнуть другому, распространилась эта чума и, подчиняя себе всякого, кто лишен споборников, дошла даже до пределов Паннонии, а ныне угрожает уже и западным. Ополчимся же напротиву, оборвем бешеный их порыв и то, что отнято у греков, воскресим воинским умением и доблестью ради латинского имени и славы!

[6] Ведь ваше было то, что теперь утрачено, ваше владение: коли Римское государство - ваше, так это вам причинена обида, а еще Спасителю и Господу нашему; это против веры в Него всею силою борются варвары. Угасло самое имя греческое, сгибло, - почитай, что нет его боле; ныне о латинском имени пошла речь. Паннония вся в опасности, все свои силы на нее направляет враг, ибо знает, что захвати он ее (чего не приведи, Господи), и в руках его окажется проход, по широте своей удобнейший для нападения на целую Европу. Дальние у него замыслы, далеко простираются! Так выйдем же на помощь, чтобы после новых поражений не наступил бы и наш черед. Ведь и о нас идет речь, когда о братьях наших, когда о вере нашей и благочестии! Ополчимся же, воспротивимся и, крепкие законом Божеским и человеческим, за обиды, нанесенные равно как и нам, самому имени Христову, сотворим отмщение; единственно тем озаботимся, чтобы не расползалась далее эта чума.

[7] Господь чрез Самуила научил Саула: за то, что тот когда-то много обид доставил Израилю, взять Агага, царя амаликитян и самого его и все, что принадлежит ему и предать смерти мужа ли или жену, ребенка или грудного младенца от вола до овцы, от верблюда до осла. А когда нарушил Саул это повеление, сам Самуил Богом был послан, чтобы своими руками Arara в куски изрубить, а Саулу поведать, что отнято у него царство его: "Ныне отторг Господь - сказал - царство Израильское от тебя и отдал его ближнему твоему, лучшему тебя". Человека Божьего, что по слову Господню пришел из Иудеи в Вифиль к Иеровоаму, за то, что противно заповеданному Господом ел хлеб и напился воды, воротившись на то место, откуда шел (пускай соблазнил его на то пророк старец), в наказание за прегрешение против Бога умертвил лев.

[8] В Гиве некий левит, за то что мужи того города, дети Велиаловы, свирепо обошлись с его наложницей, когда умерла она, труп ее расчленив на двенадцать частей, разослал двенадцати коленам Израилевым, тем самым возбуждая их к мести; а те, хоть и были в войне немощней, однако дрались упорно до тех пор, доколе не перебили тысячи мужей, и самый город Гиву и прочие города и села Вениаминовы не пожгли огнем, да и самые остатки города, от мужей даже и до скота, не избили мечом. Так и римляне, за то что тарентинцы оскорбили послов римских, обидчиков наказали, воспрещая им пользоваться собственными их богатствами, коих в Таренте было на зависть много. А ведь турки не поручением нашим пренебрегли, не послов и не наложницу оскорбили - неужели после позора, надругательства, не предадим их проклятию, не отомстим, не замыслим им казни?

[9] Феодосии, христианнейший властелин, когда жители Антиохии, разъяренные новым налогом, стали таскать по стогнам низверженные статуи Плацидии, постановил помимо смертоубийств, что были уже учинены людьми императора во время самого мятежа, наказать тех мятежных тяжелейшими еще наказаниями, каковые и он применил бы, если б не мешало Амврозиево прещение, объявленное тому же властителю после свирепого наказания фессалоникийцам, когда император повелел перебить семь тысяч их, не делая ни малого различия между правыми и виноватыми. Мы ли будем столь немощны, унылы и убоги, чтобы никак не отомстить врагу после того как он попрал, побил, подверг глумлению и посрамлению образа святых, Пресвятой Богоматери и самого Спасителя нашего?

[10] Опускаю царя персидского Ксеркса, который по свидетельству Геродота, согнав вместе пятьсот мириад человек, напал хоть и несчастливо, но предерзко на тех, чьи послы отказались принести ему в виде дани щепоть земли и наперсток воды и тем признать его владыкой земли и моря. Обхожу молчанием и пресловутого скифа Тамерлана, который собрал огромное азийское войско и мстя за оскорбление от пращура нынешнего Турка позорнейшим образом схватил его и умертвил. Перейду к тому, что мы изо дня в день наблюдаем.

Никто не бывает столь смирен и низок духом, чтобы выносить презрение к себе с равнодушием. Стоит подданному преступить веления своего господина, как уж готово ему строгое наказание. Соседи добыли себе силой что-нибудь вне своих пределов - и вот уже не только государственная, но и частных людей казна расходится, расточается, потребляется на то, чтоб отомстить противникам.

Или, скажем, напал на властелина подданный, так ведь его не медля преследуют даже до погибели его; если же на это осмелится разбойник или народная вольница, так ведь они готовы все, что имеют, и себя же самих потерять, только бы отомстить за малейшую обиду.

[11] Так неужели мы за Христа и за обиды, многократно и делом, и словом Ему нанесенные, не тронемся с места, не воспылаем, не готовы будем свое и подданных наших имущество принесть, коль потребуется, в жертву? Мы ли не потерпим лучше что угодно, чем беснование убийства и бед, ворогом нашим учиняемых? Предки наши за родителей не только всем своим имуществом, но и кровью, и самою жизнию готовы были жертвовать. Довольно здесь о тех братьях вспомнить, которые на собственных плечах отца и мать пронесли сквозь огнь Этны. И Аода не забудем, который, ради того, чтобы отвести рабство от Израиля, не убоялся, презрев явною опасностью (он был один в царском доме), убить царя моавитского Эглона, множеством подручных своих окруженного.

Так же и дочь Иевфая, которая отцу, скорбящему, что она первая после победы его над врагом явилась ему по возвращении домой (а он обет давал принесть Богу на всесожжение того, кто первым выйдет ему навстречу у порога его дома), не предалась боязни и не начала о жизни молить, но великодушно стала отца убеждать, чтобы сохранил пред Богом благочестие, сама же себя доброй волею в руки отца предавая. Что Юдифь учинила с Олоферном или редкостный юноша Муций Сцевола, выступивший против Порсенны, это, пожалуй, известно всякому.

[12] А ведь для того читаем такое, для того храним в памяти, для того сим восторгаемся, чтобы так же самим поступать, коль пришел час. Когда Кодр, когда Курций (второй ринулся в зияющую пустоту, дабы не был поглощен ею город Рим, а первый, чтобы не погибли Афины, бросился в гущу врагов и одного из них, серпом поразив, увлек за собою на погибель); когда Брут и Кассий, Постумий и Мамилий детей своих убили ради свободы государства; когда о том была молитва Камиллова, чтобы на него перешли беды отечества; когда Гораций умертвил сестру за то, что она пролила слезы о павшем от руки брата муже своем, который выступил как враг Римского народа; когда Зопир, муж выдающийся и происходящий из персидского царского рода, чтобы покорить Вавилон, сам себя так ужасно и жестоко обезобразил, что Дарий, хоть и обрел Вавилон благодаря сему, изрек, что предпочел бы покоренному Вавилону Зопира неизуродованного; когда они так, неужто мы, христиане, у кого на будущее надежда крепче, надежнее и вернее, чем у язычников, и не из вздорных каких причин, а ради свободы, ради спасения целого мира христианского, для чести Господней и для возвеличения веры не сыновей и не самих себя, как те жертвовали (не такова сила нынешних врагов, чтобы такое было необходимо ради истребления их), а некую толику нашего имения и достояния в жертву не принесем? Не поступимся ими ради того, чтобы светлейшие князья по общему согласию и под водительством верховного Понтифика, со своими ли воинами или наняв чужих, ближе соседствуют с врагом, выступят под знаменами и под началом собственных вождей (если так увидится государственная выгода), чтобы вновь обрести утраченное, сокрушить рабство и отвоевать свободу, вернув ее тем, кто потерял ее?

[13] А ведь это не столь ново и необычно, не от нас пошло и не с нами кончится, чтобы изыскивать достояние и средства для ведения подобной войны, ведь не единственно ради столько же необходимых войн, но и для украшения храмов и святынь или поддержки бедных многие - иной раз с немалой щедростию - собирают пожертвования, да и сами вы изо дня в день в том великодушно участвуете. Велел же Он в книге "Исход" не только козий волос и овечью шкуру и прочее столь же подлое, но и золото, и серебро, и то, что еще их дороже, подносить на украшение одеяний ли священных, или храмов, отдавая Ему словно первинки по завету Господню. Когда Иерусалим был взят халдеями, которые сожгли его огнем, прочее множество иудеев, как можно о том прочесть у Варуха, собрали деньги, сколько было по силам всякому, и отправили их в Иерусалим Иоакиму, сыну Хелкии. Также и могучий муж Иуда учинил сбор денег и отправил в Иерусалим двенадцать тысяч драхм. А апостол Павел, запросив в церквах Галатских коллекту для отправления ее в Иерусалим, просил и коринфян, чтобы те учинили то же.

[14] Но что нам вспоминать наших? Разве не так поступают и пребывающие во тьме внешней64? Кто откупщика алчнее? А ведь не иной кто, как откупщики, во время II Пунической войны, когда уже опустошена была казна, уговорили цензоров вести дела так, словно государство пользуется изобилием, обещая при том, что ни единого acca не востребуют иначе, как по окончании войны.

Кто сильнее льнет к украшениям, чем женщины да дети? Тем не менее первые все, что только было у них из золота и серебра, а вторые - даже знаки благородного своего происхождения, принесли ради того, чтобы помочь преодолеть трудное время. У жен пунийских, и у тех не было недостатка в доблести: когда Карфаген терпел осаду и неоткуда было взять, из чего корабельные соделать канаты, они обрезали собственные волосы, чтобы этой нужде пособить.

Истинным украшением и изяществом они, видно, считали не злато-серебро, не прическу, не волосья с побрякушками, а вольность. Вот и о Фабии Максиме мы знаем, что он имение свое продал, лишь бы пленных выкупить римлян.

[15] Когда бы этого не сделали ранее другие, следовало бы нам теперь стать для всех примером; ныне ж, когда столько примеров пред нами, неужто тем не последуем? О нет, последуем, и непременно! Ведь и доблесть, и вера наша несравненно выше, а опасности нам предстоят величайшие тех. Принесите только что-нибудь от себя: вы, церковники, вы, мирские христиане, и вы, властители благочестивые, и последует за вами народ христианский всякого возраста, достоинства и звания. Великие от Спасителя нашего получили мы благодеяния, велик и долг наш Ему, раз уж все от Него, и ежели мы хотя какую-нибудь, хотя самую малую часть от себя Ему уделим или, вернее сказать, в собственном нашем поучаствуем спасении, то уже это и будет достаточная в наших обстоятельствах помощь. Ведь вы, благочестивейшие вожди, из толикого христианского народа кого-нибудь отрядив, такое войско наймете, с помощью коего легко победу над врагами одержите, а имени своему великую стяжаете славу.

[16] Ведь помыслить постыдно, какой и что за народ - сколь подлый и отвратительный - глумится над людьми умственными, знатными, могущественными. Пусть те овладели многими государствами по бездействию этих и по несогласию их меж собою, а все, слава Богу, такова до сих пор сила могучих королей и властителей, и христианских народов Запада, что не только все вместе, но и всякая добрая часть их многочисленнее, мощнее и добротнее врага. Целое войско вражеское не превышает числом восьмидесяти тысяч воинов, а вооружение их частью легкое, частью вообще никакое. А если еще кто при них - такое случается, когда удается им собрать войско побольше, так и тогда едва тысяч сто наберется, притом все пешие, нагие, невооруженные, без государственного жалованья и без собственных каких-либо средств, иначе говоря, все люди, живущие грабежом и военной добычею, не обязанные соблюдать какой-либо порядок, не подвластные в конечном счете никакому закону; те, кто сам решает, бежать ли ему или стоять, и о чьей жизни и смерти нет дела и самому вожаку их.

[17] Их ли станем бояться? От таких побежим? Таким позволим повелевать нами? Что же это за напасть такая! Раз уж Италия одна, да и не вся, да и не в славные свои времена, от нынешних далекие, но та, какою она стала, еще недавно была способна с большими затратами и немалыми потерями - и не на малое время, а на три, а то и четыре года, - сдерживать более шестидесяти тысяч неприятельского войска (притом неприятеля сильного и оружием, и военным опытом, и духом, и мощью воинской, а сверх прочего - еще и укрепленного разными ухищрениями и приспособлениями военными), так ведь могло бы это войско прогнать того дикого зверя, о котором говорим, не только из Европы, но и Азии целой, и без помехи дойти даже до гроба Господня! Когда бы это было невозможно, когда бы вражеские силы превосходили бы христианские, тогда, пожалуй, не о чем было бы тужить, не на что досадовать. Но когда это возможно, когда при желании христиан почти ничего не стоила бы победа, тогда приходится негодовать, тогда не обвинять невозможно. Нет мужества и воли, силы и способность есть! О, когда бы Бог, когда бы вития какой-нибудь и жажда славы внушила бы одному из королей иль властителей христианских взять на себя бремя ведения такой войны, тогда непреложно в руках христиан оказалась бы победа. Сравним число воинов наших, коих при желании способны набрать те, кто Христа исповедует, с войском врагов, так ведь последнее меньше; сравним доблесть, усердие, знание военного дела неужто не превосходят наши? Сравним имущество тех и других, так это же достаток и нужда.

Ибо помимо этого разбойника, который всех грабит и раздевает, не исключая и своих, чтобы с помощью измышлений умножить силу противу нас: помимо совсем немногих богачей, у него все неимущие, нищие, все лишены средств к существованию и вообще едва дышать могут.

[18] Что же мы медлим? Для чего откладываем восстать на этакого человека, а вернее сказать, затравить зверя этого? Да я бы скорее надеялся вернуть все, что он захватил в Европе, чем помыслил бы воевать самую малую область любого владетеля христианского и самую малую христианскую крепость. Ибо велико различие, о светлейшие и христианнейшие князья (иной раз я обращаюсь не к присутствующим единственно, но и к отсутствующим), между вашею мощью и доблестью пред вялостью тех, пред их безоружной и расслабленной толпою. Но отчего, ты возразишь, столь часто они побеждают? Это упрямством их достигается, их наглостью и продерзостью, а с нашей стороны - небрежением, да еще - как бы это выразиться пристойнее? - попустительством нашим. И правда: что ж не преследовать того, кто сам обращается в бегство? Вот уж пятьдесят лет, как не доводилось им вести бой лицом к лицу - никто же не противостоит им!

[19] Что ж удивляться, когда они преследуют избравших бегство? А противостали бы им, так либо их побеждали бы, либо уходили бы от поражения, либо победа досталась бы врагу только большою кровью. Великодушный юноша Ладислав, король венгерский, со своими четырнадцатью тысячами всадников (даже и те, кто называют большее число, не называют более восемнадцати тысяч) в открытом бою ратовал против всей турецкой державы и в жестоком сражении превозмогая, одолевал и низвергал, обратив свирепого разбойника в бегство. И когда бы, побуждаемый сверх меры алканием славы он, пренебрегши своим долгом полководца, не превратился бы в воина и, бросившись в гущу врагов, не пал бы в бою, захваченная часть Европы уже много лет полностью вернулась бы к христианам, а о турках не было бы теперь и помину. Умолчу ли о доблестном и разумнейшем вожде - воеводе Иоанне, память которого дорога и нам? Сколько раз с небольшим отрядом он несметное число турок разбивал, повергал, в бегство обращал? Сколько триумфов снискал он над ними прежде? А в последние годы? Не было разве так, что малое число несущих на себе знамение креста - воинство сплошь случайное и почти безоружное, но предводимое Иоанном, полчища Турка в сильно укрепленной крепости Белградской рассеяли и низвергли, не взирая на мощь орудий, на укрепления; и хоть турки уже гонялись по городу с обнаженными мечами, их таки победили, сокрушили, обратили в бегство, а в конце концов, перебив множество врагов и тяжко ранив самого предводителя их, вновь овладели городом вкупе со всяческими укреплениями противника.

[20] Такова доблесть наших - и таковы силы врага: начать только ему сопротивляться, и он побежден; будешь "терпим" - бегущих всенепременно будут преследовать. А потому отложим небрежение и терпимость эту, воспрянем духом, взыдем с христианскою силою на супостатов и с Божией помощью во брани сокрушим вражье племя. Но облечемся прежде тем жаром веры, каким полон и горит Верховный наш иерей и владыка, глава всех наших, наставник веры, учитель ее и защитник; он, кто дан нам Богом как пастырь истинный, единственный, всеобщий и наивысший! Вознесенный на предельную высоту своего служения, он презрел досуг и услады; отринув все, что обыкновенно думают и о чем помышляют добившиеся первенства ради своего сохранения и утверждения; преодолев угрозы своему здравию, он, не взирая на множество величайших неудобств, ради названной цели обращен всецело к этому. Доверимся спасительным его наставлениям; постом, слезами и совершенствованием жизни нашей заслужим того, чтобы удостоиться Божией милости; сотворим наше моленье не так как Персей, приносивший жертвы, когда бежал с поля брани, но как Эмилий Павел, моливший о победе, когда потрясал копьем, на противника идучи - если так укрепленные пойдем на супостата, вы и сами убедитесь неопровержимо, какой это жалкий позор в сие время, чтобы подлые и ничтожные враги торжествовали, причиняя нам зло и убивая нас, и как это легко - прогнать, искоренить, извергнуть их не только из пределов наших, не только из Европы, но даже из целой Азии. У меня нет и капли сомнения: стоило вам до утраты многих христианских владений понять, что произойдет это несчастие, и вы не пощадили бы каких угодно усилий и усерднейших трудов, дабы того не случилось.

[21] Что же? Те вещи, которым вы тогда противились бы, ныне станете терпеть, хотя способны поправить дело? Или еще потерпите, чтобы то же самое происходило и вновь? Да нет же! Вы скорее потерпите все, что угодно, что угодно перенесете, чем вновь обреченно сожалеть о несчастьях своих да бедах.

Ей же, светлейшие цари, властители могущественные, христианнейшие народы, возьмемся за это столь же святое, сколь и неотложное дело, возьмемся великодушно и мощно, не щадя ни имения своего, ни благ, ни имения, ни жизни, облачась надеждою на Бога и веруя Спасителю нашему, что он Сам дарует нам победу и Сам же сокрушит наших врагов, Он, Кто Голиафа, нечистого филистимлянина неслыханного роста, силы и мощи и при том, как повествует Писание, с ног до головы вооруженного, чрез белокурого и миловидного отрока Давида одною палкою, каменьем да пращою разбил и сломил; чьею волей погибли от Гидеона с тремя стами всего лишь воинами те многие тысячи, и был разбит, рассеян и сметен лагерь мадианский; кто чрез жену по имени Девора десятитысячное мужей скопление предал на уничтожение мечом; кто по молитве Езекии сто восемьдесят пять тысяч ассирийцев чрез ангела Своего в одну ночь поразил; кто Маккавеям, сей горстке мужей, истово и крепко стоявших за веру Божию, после многих, по-разному выпадавших сражений с наследниками Великого Александра, в конце концов даровал победу, он же, говорю я вам, христианнейшие властители, Он это отмщение, Он эту славу и одоление гнусных врагов вам подарит; все непреткновенно устроит Тот, Чьим пресвятым именем да свершится и наше дело.

Сказал я пространнее, чем следовало бы, и прошу, чтобы твое великодушие и ваша снисходительность поняв мои чувства, мне бы их простили. Аминь.