Торквато Тассо. из поэмы "Освобожденный иерусалим"

Из песни I

Cкончал пустынник речь... Небесно вдохновенье!
Не скрыто от тебя сердечное движенье,
Ты в старцевы уста глагол вложило сей
И сладость оного влила в сердца князей:
Ты укротило в них бунтующие страсти,
Дух буйной вольности, любовь врожденну к власти:
Вильгельм и мудрый Гелф, первейший из вождей,
Готфреда нарекли вождем самих царей.

И плески шумные избранье увенчали,
«Ему единому,— все ратники вещали,—
Ему единому вести ко славе нас!
Законы пусть дает его единый глас;
Доселе равные, его послушны воле,
Под знаменем святым пойдем на бранно поле,
Поганство буйное святыне покорим.
Награда небо нам: умрем иль победим!»

Узрели воины начальника избранна
И властию почли достойно увенчанна.
Он плески радостны от войска восприял,
Но вид величия спокойного являл.
Клялися все его повиноваться воле.
Наутро он велел полкам собраться в поле,
Чтоб рать под знамена священны притекла
И слава царское веленье разнесла.

Торжественней в сей день явилось над морями:.
Светило дня, лучи лиющее реками!
Христово воинство в порядке потекло
И дол обширнейший строями облегло.
Развились знамена, и копья заблистали.
Скользящие лучи сталь гладку зажигали;
Но войско двинулось: перед вождем течет
Тяжела конница и ей пехота вслед.

О память светлая! тобою озаренны
Протекши времена и подвиги забвенны.
О память, мне свои хранилища открой!
Чьи ратники сии? Кто славный их герой?
Повеждь, да слава их, утраченыа веками,
Твоими возблестит небренными лучами!
Увековечи песнь нетлением своим,
И время сокрушит железо перед ним!

Явились первые неустрашимы галлы:
Их грудь облечена в слиянные металлы,
Оружие звенит тяжелое в руках.
Гуг, царский брат, сперва был вождем в их полках;.
Он умер, и хоругвь трех лилий благородных
Не в длани перешла ее царей природных,
Но к мужу, славному по доблести своей:
Клотарий избран был в преемники царей.

Счастливый Иль-де-Франс, обильный, многоводной,
Вождя и ратников страною был природной.
Нормандцы грозные текут сим войскам вслед:
Роберт, их кровный царь, ко брани днесь ведет.
На галлов сходствует оружье их и нравы;
Как галлы, не щадят себя для царской славы.
Вильгельм и Адемар их войски в брань ведут,
Народов пастыри за веру кровь лиют.

Кадильницу они с булатом сочетали
И длинные власы шеломами венчали.
Святое рвение! Их меткая рука
Умеет поражать врагов издалека.
Четыреста мужам, в Орангии рожденным,
Вильгельм предшествует со знаменем священным:
Но равное число идет из Пуйских стен,
И Адемар вождем той рати наречен.

Се идет Бодоин с болонцами своими:
Покрыты чела их шеломами златыми.
Готфреда воины за ними вслед идут,
Вождем своим теперь царева брата чтут.
Корнутский граф потом, вождь мудрости избранный,
Четыреста мужей ведет на подвиг бранный;
Но трижды всадников толикое число
Под Бодоиновы знамена притекло.

Гелф славный возле них покрыл полками поле,
Гелф славен счастием, но мудростию боле.
Из дома Эстского сей витязь родился,
Воспринят Гелфом был и Гелфом назвался;
Каринтией теперь богатой обладает
И власть на ближние долины простирает,
По коим катит Рейн свой сребряный кристалл:
Свев дикий искони там в детстве обитал.

ИЗ ПЕСНИ III

Клоринда упредив отряд,
Вступает в бой с Танкредом.
Обломки копий вверх летят,
И треск за треском следом;
Удар последний над челом
Клоринды разразился,
И развязавшийся шелом
С чела ее свалился;
И ветр, развеяв по плечам
Руно кудрей златое,
Открыл изменою очам
Красавицу в герое.

В очах ее сверкал огонь,
И в самом гневе милый,
Что ж был бы в неге сей огонь?
Танкред, сберися с силой,
Всмотрись! Еще ль не узнаешь
Любви твоей предмета?
Здесь та, кем дышишь, кем живешь.
От сердца ль ждешь ответа?
И сердце скажет: это та,
Которой у потока
Тебя пленила красота!
К ней, к ней вниманье ока!

А прежде он и не смотрел
На щит, на шлем пернатый;
Теперь взглянул и обомлел.
Она, свив кудрей злато,
На новый бой к нему летит;
Влюбленный отступает;
Он дале, он других теснит
И строи раздвигает;
Она за ним, и грозно вслух:
«Постой!» — несется следом,
И вторится: «Постой!» — и вдруг
Две смерти пред Танкредом.

Разимый ею — не разит,
Не ищет он защиты:
Не меч ему бедой грозит,
Но очи и ланиты;
С них, лук напрягши тетивой,
Любовь бросает стрелы.
«Ах! что мне,— думал он с собой,—
Что мне удар тяжелый
Твоих неутомимых рук?
Он воздух бьет бесплодно;
Влюбленному страшней всех мук
Один твой взгляд холодный.

Ужель сердечну тайну мне
Снести во гроб с собою?
Решусь и душу перед ней
Скорбящую открою;
Пусть знает, на кого подъят
Булат ее жестокий».
Он стал и, обратись назад,
Сказал сквозь вздох глубокий:
«В толпе врагов тебе врагом
Один Танкред унылый!..
Оставим строи и вдвоем
Измерим наши силы».

Клоринда вызов приняла
И, не заботясь боле
О шлеме, сорванном с чела,
Несется вихрем в поле;
Убитый горестью герой
За героиней следом;
Она копье назад, и в бой
Вступила уж с Танкредом.
«Остановись! — сказал он ей,—
Постой! ни капли крови;
И сечи нет, пока для ней
Меж нами нет условий!»

Она остановилась, ждет
От рыцаря условий;
Ему отваги придает
Отчаянье любови.
«Мне договор один с тобой;
Ты,— молвил он прекрасной,—
Не хочешь в мире быть со мной,
Что ж в жизни мне несчастной?
Вот грудь, вынь сердце из нее;
Оно давно уж рвется
К тебе; оно давно твое;
Давно тобою бьется.

Что медлишь? поражай главу,
Склоненну пред тобою;
Вели, и панцирь я сорву
И грудь тебе открою;
Мне смерть — отрада; доверши!
Что в жизни мне несчастной?»
Так чувства нежной он души
Передавал прекрасной,
И боле высказать хотел
Словами и слезами;
Но строй неверных налетел,
Бегущих пред врагами.

ИЗ ПЕСНИ XII

48

Тут Аладин из Золотых ворот
Выходит, ратным окруженный строем,
В надежде, если счастье снизойдет,
Успеть на помощь славным двум героям.
Султан с налету на француза жмет,
Тесня его, потом отходит с боем,
Ворота запирает за собой.
Но где Клоринда? Нет ее одной.

49

Как раз когда ворота затворяли,
Ее в толпе ударил Аримон.
Она — за ним, от города все дале,
Пылая местью. Паладин сражен.
А что Аргант? Заметить мог едва ли
Исчезновение Клоринды он:
Забрали ночь и ратников громада
У сердца — память, остроту — у взгляда.

50

Покончив с незадачливым бойцом
И успокоив кровью жажду мщенья,
Она пришла в себя: враги кругом,
И неоткуда больше ждать спасенья.
Однако, убедившись, что ни в ком
Она не вызывает подозренья,
Воительница храбрая нашлась,
Одним из паладинов притворясь.

51

Потом, как волк, который схорониться
В лесу спешит и заметает след,
Она хотела тайно отделиться
От христиан, пока порядка нет
В рядах врагов и не зажглась денница,
Но тут ее разоблачил Танкред:
Он Аримона видел смерть ваочью
И за Клориндой ехал, скрытый ночью.

52

Танкред не даст убийце ускользнуть,
Уверен, что принудит мужа к бою.
Она к другим воротам держит путь,
Священной осененная горою,
Но склон не успевает обогнуть,
Оружья звон услыша за спиною,
И в ночь кричит: «Ты с чем спешишь, гонец?»
В ответ: «С мечом. Теперь тебе конец».

53

«Ты ищешь смерти,— дева молвит смело,—
И ты ее получишь от меня».
Затем что с пешим всаднику не дело
Сражаться, паладин сошел с коня.
Мечи скрестились, битва закипела,
Сверкают взоры, полные огня.
Враги сошлись, напоминая оба
Быков, которых ослепила злоба.

54

Достойны ярких солнечных лучей
И зрителя отвага их и сила.
О ночь, напрасно ты в груди своей
Сражающихся воинов сокрыла!
Позволь поведать для грядущих дней
Подробно обо всем, что дальше было.
Да увенчает вечной еловой их,
Из мрака вырвав, мой правдивый стих.

55

Обоим опасенья не знакомы
И хитрости. Идет открытый бой.
Забыты в гневе ложные приемы,
Искусство отступило перед тьмой.
Оружие звенит, трещат шеломы,
И след нога не покидает свой;
Нога недвижна, только руки ходят,
И без ошибки цель мечи находят.

56

Оплошности, рождая жгучий стыд,
Подогревают ненависть слепую,
И каждый покарать врага спешит,
Минуту приближая роковую.
За кем удар, который все решит?
Противники стоят почти вплотную
И в ход уже пускают сгоряча
И шлем, и щит, и рукоять меча.

57

Трикраты дева паладином сжата
В объятиях и трижды узы рвет —
Железные объятья супостата,
Но не любовника. И вновь черед
Доходит до остывшего булата,
И новая струится кровь.
Но вот Они, измученные долгой схваткой,
Расходятся для передышки краткой.

58

Поодаль на мечи облокотясь,
Стоят они и смотрят друг на друга.
Уже денница в небе занялась,
И первым светом полнится округа,
И замечает паладин гордясь,
Что больше вражья, чем его, кольчуга
Обагрена. Безумцы! Каждый раз
Чуть повезет — и все ликует в нас.

59

Какое ждет тебя, несчастный, горе,
Не. знаешь ты. Тебя повергнет в дрожь
Триумф желанный, и (коль скоро в споре
Жестоком смерти сам не обретешь)
Ты в покаянье слез горючих море
За кровь, тобой пролитую, прольешь.
Но вот окрепла, отдохнув, десница.
Танкред к врагу дерзает обратиться:

60

«Молчанью наша честная борьба,
Увы, обречена, и я расстроен.
Зачем лишила зрителей Судьба
Наш подвиг ратный, что хвалы достоин?
Скажи, молю тебя (когда мольба
Уместна в битве), кто ты, храбрый воин.
Я вправе знать заранее, кому
Обязан смертью, если смерть приму».

61

Она в ответ: «Я тайны не открою,
Привычке для тебя не изменю.
Кто б ни был я,— один перед тобою
Из тех, что башню предали огню».
Танкред взбешен: «Меня торопит к бою
Услышанное. Я тебя казню,
Предерзкий варвар, за твое признанье
И в равной мере за твое молчанье».

62

И снова гневом полнятся сердца
Усталые. О, яростная схватка,
Где силы на исходе у бойца,
Что лишь в одном не знает недостатка —
В решимости сражаться до конца!
Кто победит, по-прежнему загадка.
Давно бы оба испустили дух,
Когда бы пламень гнева в них потух.

63

Эгейской наподобие стихии,
Которая, когда стихает Нот
Иль Аквилон, подолгу штормовые
Еще валы вздымает и ревет,—
В сраженье силы истощив былые,
Без коих быстрый меч уже не тот,
Враги, начальным движимые жаром,
Удар обрушивают за ударом.

64

Но близится к минуте роковой
Смертельный спор. Клоринда проиграла:
Несчастной в грудь он меч вонзает свой,
Чтоб кровью напоить стальное жало,—
И ткань покрова с ниткой золотой,
Что под кольчугой перси облекала,
Алеет, жаркий впитывая ток.
Конец. Земля уходит из-под ног.

65

Нет прибегать к оружью больше следу,
Клоринда упадает, вся в крови,
И с просьбой обращается к Танкреду,
Шепча слова последние свои.
В них чувство, одержавшее победу,
В них дух надежды, веры и любви;
Пускай была Клоринда мусульманкой,
Она уйдет из жизни христианкой.

66

«Тебя прощаю, друг... и ты прости,
Не телу, нет,— не знает страха тело.
За душу помолись и окрести
Меня. Ты совершишь благое дело».
Она мольбой, невнятною почти,
Растрогать сердце витязя сумела,
И, гнев забыв и тысячи угроз,
Он плакать хочет и не прячет слез.

67

Неподалеку брал ручей начало,
Пробив журчащей струйкой горный скaт
Наполнив шлем, Танкреду предстояло
Угодный богу совершить обряд.
Он, над врагом склонясь, его забрало
Приподнимает. О, виденье!
Взгляд Узнал ее, и задрожали руки.
Танкред молчит, сердечной полон муки.

68

Нет, он не умер, он остался жив,
Он — на свою беду — собой владеет,
Надеясь, что водою окропив,
Сраженную мечом спасти сумеет.
Когда над ней, колена преклонив,
Слова обряда шепчет он, светлеет
Ее чело, и словно говорит
Она: «Душе на небо путь открыт».

69

Лицо покрыла бледность гробовая,
Сродни фиалкам посреди лилей,
И кажется, что небо, сострадая,
И солнце наклоняются над ней.
Но вот она к Танкреду, умирая,
Залогом мира длань взамен речей
Подъемлет и в неловкой этой позе,
Как будто бы уснув, почиет в бозе.

70

Танкред не сможет никогда понять,
Как мог собою он владеть дотоле.
Недолго силы сердцу растерять,
Державшиеся в нем усильем воли.
На чувствах, на челе его — печать
Смертельная от нестерпимой боли.
В нем все напоминает мертвеца:
Безмолвие, недвижность, цвет лица.

71

Его душа бы следом устремилась
За благородною ее душой,
Что в небеса на крыльях возносилась,
Когда б отряду франков за водой
Или еще зачем-то не случилось
Направиться сюда. Они с собой
Увозят в стан Клоринду и Танкреда,
Поверженного в прах своей победой.

72

По снаряженью вождь издалека
Узнал Танкреда и через мгновенье,
Приблизившись,— о, жребия рука! —
Увидел деву. Он в недоуменье.
Другой бы приказал наверняка
Волкам ее оставить на съеденье,
А он нести, хотя неверной мнит,
В шатер к Танкреду и ее велит.

73

Несущие считают, и напрасно
Что паладина жизнь оборвалась.
И вдруг он застонал, и стало ясно,
Что не убит, а только ранен князь,
Тогда как неподвижно и безгласно
Второе тело. Вот, не торопясь,
В шатер просторный вносят их обоих,
Но с тем, чтоб в разных поместить покоях.

74

Хлопочут люди верные вокруг,
И не проходят втуне их старанья.
Уж рыцарь смутно слышит речи слуг
И рук целящих видит очертанья.
Однако то, что ожил он, не вдруг
Доходит до туманного сознанья.
Но наконец он свой походный дом
И слуг узнал и говорит с трудом:

75

«Я жив? Дышу? И созерцают очи
Спокойно этот ненавистный день,
Что преступление минувшей ночи
Явил, рассеяв роковую тень?
И ты, рука, ты не имеешь мочи,
Тебе, трусливой, шевельнуться лень,
Затем чтобы казнить меня, злодея,—
Тебе, сразившей стольких, не жалея?

76

Возьми оружье, дабы в грудь вонзить
И это сердце изрубить на части.
Ужели ты, привыкшая разить,
Не хочешь мне помочь в моем несчастье
Из жалости? Итак, я должен жить
Примером душу погубившей страсти,
Любви жестокой горестный пример,
Бесчестия достойный изувер.

77

Я должен жить, и где бы ни носило
Меня, страданий мне не превозмочь.
И день и ночь — мне будет все немило:
В моей ошибке виновата ночь,
А солнце мне на все глаза открыло;
И от себя я буду мчаться прочь,
Себя возненавидя бесконечно,
И сам к себе прикован буду вечно.

78

Но где останки милые лежат?
Кто мог предать несчастную могиле?
Едва ли то, что пощадил булат,
Прожорливые звери пощадили.
Какою благородной пищей глад
Безжалостные твари утолили!
Сначала я, и после хищный зверь!..
Где, милый прах, искать тебя теперь?

79

Я верю, что тебя найти сумею,—
Сам по себе не можешь ты пропасть.
Но если хищных тварей не успею
Опередить, пускай любимой часть
Меня постигнет. Пусть вослед за нею
Меня живьем поглотит та же пасть
И станет мне могилою утроба:
Отдельного я не желаю гроба».

80

Так молвит он и узнает в ответ,
Что здесь останки бренные. Ужели!
В потухшем взгляде вспыхивает свет,
Как будто тучи в небе поредели
При вспышке молнии. С трудом Танкред;
Подъемлет члены вялые с постели
И, на увечный припадая бок,
Влачится к той, кого мечу обрек.

81

Когда ее увидел он на ложе,
Увидел рану страшную в груди
И бледный лик, на сумерки похожий,
Танкред едва не рухнул посреди
Походного жилья. Но для чего же
Тогда друзья стояли позади?
«О милые черты,— воскликнул витязь,—
Что, смерть украсив, смерти не боитесь!:

82

О милая рука, что мира в знак
И дружества к убийце простиралась!
Какими видит вас недавний враг?
Холодный прах, тобою лишь осталось.
Мне напоследок любоваться. Как?
Над ней моя десница надругалась,
А ты дерзаешь, беспощадный взор,
Убитую разглядывать в упор?

83

И горькими не полнишься слезами?
Так пусть же кровь пример покажет им,
Пускай прольется!» С этими словами
Несчастный, жаждой смерти одержим,
Повязки рвет дрожащими руками,
И током кровь из ран бежит густым,
И рыцарь чувств лишается от боли —
И только тем спасен помимо воли.

84

Его кладут в постель и не дают
Измученной душе покинуть тело.
О горе князя в несколько минут
Молва огромный лагерь облетела.
И вот уже Готфрид печальный тут,
Друзья в палатку входят то и дело.
Кто умоляет, кто бранит его,—
Не помогает князю ничего.

85

Мучительны для сердца наставленья
И ласковые доводы друзей.
Не так ли рана от прикосновенья
Смертельная болит еще сильней?
Но тут, как пастырь, облегчить мученья
Стремящийся больной овце своей,
Отшельник Петр берется за Танкреда,
Как бы его не прерывая бреда:

86

«Танкред, себя ты не узнаешь сам.
Ты оглушен, но кто тому виною!
Ты слеп, Танкред, но что твоим глазам
Прозреть мешает! Знай — своей бедою
Всецело ты обязан Небесам.
Ты их не видишь? Голос над собою
Не слышишь грозный, что тебе идти
И впредь велит по прежнему пути?

87

На путь, достойный рыцаря Христова,
Вернуться призывает он тебя,
На путь, которым (для пути другого)
Ты пренебрег, неверную любя.
За это справедливо и сурово
Уже наказан ты. Приди в себя:
В твоих руках твое спасенье ныне.
Ужели ты не примешь благостыни?

88

Не принимаешь? Небу супротив
Идти дерзаешь, о слепец беспечный?
Куда спешишь ты, обо всем забыв
На свете, кроме скорби бесконечной?
Не видишь ты — перед тобой обрыв?
Одумайся на грани бездны вечной!
Ты гибели двойной не избежишь,
Коль скоро скорбь свою не победишь».

89

Отшельник смолк, и страх перед могилой
В Танкреде жажду смерти заглушил;
Слова Петра явились тою силой,
Что придала больному сердцу сил,
Однако не настолько, чтоб о милой
Тотчас язык его стенать забыл,
Которая его печальной речи
Внимает, может статься, издалече.

90

До сумерек и до рассвета к ней
Вотще взывает рыцарь исступленный;
Так сиротливый плачет соловей,
Вернувшись в дом, злодеем разоренный,
И песней безутешною своей,
Скорбя о чадах, полнит лес зеленый.
Но наконец-то паладин, стеня,
Смежает очи с возвращеньем дня.

91

И вот, еще прекрасней, чем живая,
Она ему является во сне,
Небесная и вместе с тем земная,
И паладину молвит в тишине,
Заботливой рукою осушая
Ему глаза: «Ты плачешь обо мне?
Смотри, как я блаженна, как прекрасна.
Мой друг, ты убиваешься напрасно.

92

Такою мне, когда б не ты, не стать:
Ты у Клоринды отнял ненароком
Земную жизнь, зато меня предстать
Достойной сделал перед божьим оком,
Бессмертным небожителям под стать.
Я не забуду о тебе, далеком,
Здесь, где при Солнце вечном сможешь впредь
Ты красоту Клоринды лицезреть.

93

На Небо путь в порыве скорби бренной
Не закрывай себе в недобрый час.
Тебя люблю я, как душе блаженной
Любить возможно одного из вас».
И вспыхнул пламень — знак любви священной —
Во взоре Небом озаренных глаз,
И, принеся Танкреду утешенье,
В свое сиянье кануло виденье.

94

Танкреда к жизни возвращает сон,
И, пробудившись, он готов лечиться.
Похоронить останки просит он
Любезные. Пускай скромна гробница
И скульптора (таков войны закон)
Ее украсить не могла десница,
Но, сколько позволяли времена,
Надгробья форма камню придана.

95

Над головами факелы горели,
За гробом скорбный двигался поток.
Нагое древо рядом приглядели
И меч на нем повесили — залог
Военных почестей. Едва с постели
Назавтра паладин подняться смог,
Щемящего благоговенья полон,
Один к могиле дорогой пришел он.

96

Явясь туда, где дух его живой
По воле Неба взаперти томился,
Танкред, недвижный, хладный и немой,
В надгробье взором безутешным впился.
Но, наконец исторгнув: «Боже мой!»,
Горючими слезами он залился.
«О милый камень, под которым днесь —
Мой пыл священный, а рыданья — здесь!

97

Неправда, ты не смерти пребыванье,—
Приют останков, для меня живых.
Я чувствую горячее дыханье
Любви, которой пламень не затих.
Прошу тебя, прими мои лобзанья,
И вздохи, и потоки слез моих
И передай — мне это не под силу —
Обретшей в глубине твоей могилу.

98

К ее останкам обратившись, взор
Ее души, по-новому прекрасной,
Едва ль осудит нас за уговор —
Плод состраданья и любови страстной.
Клоринда смерть свою не мне в укор,
Надеюсь, но руке моей злосчастной
Вменяет: ей не безразличен тот,
Кто жил, любя, и кто, любя, умрет.

99

О смерти день желанный! Но намного
Желаннее счастливый день, когда,
Стоящий подле скорбного чертога,
Сойду на веки вечные туда.
Душе к душе откроется дорога,
И с прахом прах сольется навсегда.
Исполнится, о чем я грезил прежде,—
Какое счастье пребывать в надежде!»

ИЗ ПЕСНИ XVI

9

Пройдя путей запутанных преграды,
Вдруг видят сад неслыханных красот.
Гладь сонных вод, кристальных волн каскады,
Древа, цветы и травы всех пород,
Луга, холмы, леса полны прохлады,
Здесь светлый дол, а там тенистый грот —
Все сад вмещал и — к большему там чуду —
Все сотворив, искусство скрыто всюду:

10

Искусство так с природою там слилось,
Что вкруг на всем природы лишь печать.
Мать всех искусств, сама природа, мнилось.
Искусству там хотела подражать.
По воле чар, все в том саду творилось:
Такую лил там воздух благодать,
Что все цвело и зрело год там целый;
Был рядом с зрелым виден плод незрелый.

11

На том же пне, в одной листве, дряхлеет
Меж юных смокв плодов созревших ряд;
На яблони, где плод златистый спеет,
Там рядом с ним и завязи висят.

Разросшийся на солнце пышно зреет
И вверх ползет, вияся, виноград:
Там кисть еще в цвету; а здесь в янтарной
Созрелой грозди влаги сок нектарный.

12

Там сладостным вкруг пеньем оглашает.
Наперерыв хор птичек целый бор,
И, шелестя листочками, вступает
Сам воздух там с волнами в разговор.
Умолкнет хор, петь ветер начинает;
Умолкнет ветр, уж начинает хор:
Случайно ли, иль с умыслом, то вторит
Ветр хору птиц, то с ними в пеньи спорит.

13

Одна ж из них там огненным покровом
И клювом пурпурным, как жар, горит
И гласом, сходным с человечьим словом,
Так явственно и внятно говорит,
Что рыцари, в своем смущеньи новом,
Подумали, что взор их чудо зрит.
Услыша песнь, все смолкло — птички, ропот
Игривых волн и тихий ветров шепот.

14

Она поет: «Вот роза, прелесть лета,
Цветет в тиши, девически чиста;
И в зелени, еще полураздета;
Но чем скромней, тем чище красота.
Вдруг смело грудь открыла взорам света,
И вянет вдруг и боле уж не та,—
Уже не та, чьей прелестью, о девы
И юноши, так восхищались все вы!

15

Так с быстротой дня быстрого уходит
И цвет младой, и свежесть юных лет.
Весна грядет, но снова не приводит
К нам юности.и негу чувств вослед. На утре дня, покуда взор находит
Всю прелесть в ней, сорвемте розы цвет;
Цветок любви пусть мы теперь погубим,
Пока нас любят и пока мы любим».

16

Замолк певец, и птичек хор нескромный,
Песнь одобряя, начал пенье вновь.
Целуется с голубкой голубь томный,
И всех зверей сдружила вдруг любовь.
Казалось, лавр священный, дуб огромный
И вся семья развесистых дерев,
Земля и воздух — все помолодело
И в неге чувств от сладострастья млело.

17

Но посреди мелодии столь нежной
И сладостных приманок злых отрав,
Два рыцаря душою безмятежной
Противятся зазывам всех забав.
Из-за ветвей глядят на луг прибрежный
И вот им мнится — там в тени дубрав...
И точно — то Ринальд и с ним подруга,
Он к ней припал, она — на бархат луга.

18

Покров упал у девы с груди страстной,
И летний зной раскинул ей власы.
Она вся млеет; лик ее прекрасный
Зной увлажнил как бы дождем росы.
Как луч в волнах, улыбкой сладострастной
Во влаге глаз трепещет блеск красы
Она над ним поникла; мир забывши,
Он к ней на грудь, ей в очи взор вперивши.

19

И взор ее так взор ему чарует,
Что он горит и к деве страстно льнет;
Склонясь, она то в очи поцелует,
То с уст его лобзанья жадно пьет.
И грудь ему так вздох любви волнует,
Что, кажется, в нем дух сейчас замрет
И перейдет в грудь милой. Из дубравы
Те скрытые глядят на их забавы.

20

Близ них висел кристалл блестящий в раме.
И, встав, она таинственный снаряд
Дает тому, кто, словно жрец во храме
Кипридином, служить ей вечно рад.
Он, весь горя, она, смеясь очами,
Один предмет в различном виде зрят:
Она в стекле отражена; он в свете
Ее очей сам зрится в том предмете.

21

Он рабством горд, она — гордится властью;
Она в себе, он видит радость в ней.
Он говорит: «О, не завидуй счастью
Моей души — не отвращай очей!
И знай: огонь, во мне зажженный страстью,
Есть верный образ красоты твоей:
Ясней, чем в зеркале, в груди сей страстной
Изображен во мне твой лик прекрасный..

22

Но если ты и мной пренебрегаешь,—
То ты во мне на образ свой взирай,
И если все ты в мире презираешь,
То полюбуйся хоть собой и знай,
Ты в зеркале очей,не отражаешь:
Вместится ли в стекле столь малом рай.
Нет! Свод небес, нет, звезды только вправе
Быть зеркалом — явить твой лик во славе».

23

Армида внемлет юноше с улыбкой,
Глядясь в стекло как чудо красоты.
В порядок вновь приводит, где ошибкой
Власы у ней остались развиты;
Свивает в кольца каждый локон гибкий
И, как эмаль на золоте, цветы
Вплетает в них и, с розами дубровы
Слив персей снег, кладет на грудь покровы.

24

Стоокий хвост раскинувши спесиво,
Не так гордится сам собой павлин;
Не так блестит пред солнцем в день дождливый
Цвет радуги весь в пурпуре с вышин,
Но пояс был на ней прямое диво:
Не сходит с ней он и на миг один.
В чем тела нет, то в нем согрето чувством
И слито вместе лишь ее искусством.

25

Улыбки уст, притворные отказы,
И прелесть ласк, и тихий, нежный гнев,
И томный вздох, и страстных слез алмазы,
И сладкий мир, и поцелуи дев,—
Все входит в смесь погибельной заразы
И, на огне несильном разогрев,
Она тот пояс соткала, вкруг стана
Обвив себе для сладкого обмана.

26

Уж туалет окончен и, супруга
Поцеловав, Армида скрылась вмиг.
Так каждый день она, в часы досуга,
Скрывается для чтенья черных книг.
И остается он один, из круга
Волшебного не выходя на миг,
И меж зверей, цветов и трав, в разлуке
С прекрасною, в саду он бродит в скуке.

27

Но только лишь влюбленных в час урочный
Молчаньем ночь к свиданью призовет,
Они вдвоем вкушают мир полночный,
Укрывшися под той же рощи свод.
И вот ушла лишь фея, чтоб непрочной
Любви своей дать силу и оплот,
Как витязи, что меж кустов стояли,
Ринальду вдруг в оружии предстали.

28

Как бурный конь, давно уже средь бою
Не бившийся за славу и за честь,
Но грозною прикованный судьбою
Меж кобылиц жизнь в праздной лени весть,
Вдруг, видя сталь, иль пробужден трубою,
Ржет, весь огонь, кипит, горящий несть
В бой всадника, свирепый и суровый,
И отражать, и нападать готовый,—

29

Так и Ринальд: едва сверкнула в очи
Герою сталь, как в нем вскипела кровь.
Дух пламенный, дух, полный бурной мочи,
Проснулся в нем от молний стали вновь,
Тот юный дух, что в неге дни и ночи
Как пьяный спал, вкушая лишь любовь.
Меж тем Убальд к Ринальду шаг направил
И на него алмазный щит уставил.

30

В алмазный щит Ринальд вперяет взоры
И видит в нем не ратный свой доспех,
Но женщины изнеженной уборы,
Облитые духами как на смех,
Он зрит свой меч, разить когда-то скорый,
Разубранный цветами для потех,
Уж не оружьем был на нем железным,
Но украшеньем жалко бесполезным.

30

Как человек, сном тяжким удрученный,
От грез приходит сам в себя опять,—
Так юноша очнулся вдруг, смущенный;
Но на себя нет сил ему взирать.
Очами вниз поник он, пристыженный,
И со стыда не может их поднять:
Хотел бы он сквозь землю провалиться,
Сгореть в огне иль в море утопиться.

32

Тогда Убальд: «Уже войной кровавой
С Европою вся Азия кипит.
Почтить Христа, себя украсить славой
Всяк в Сирию в оружии спешит.
Один лишь сын Бертольда величавый
Здесь в праздности, вдали от мира, спит.
В войне всемирной он один спокоен,
Коварной девы жалкий раб,— не воин!

33

В каком же сне, в чаду какого бреда
Ты здесь поник отважною главой? Проснись!
К тебе и счастье и победа,
К тебе Готфред и стан взывает твой.
Не покидай начатого там следа;
Воспрянь на подвиг, витязь роковой!
И град падет с злым племенем мятежным
Перед твоим булатом неизбежным».

34

Он замолчал и, вняв его воззванью,
Стоит герой безгласен, недвижим.
Когда же стыд дал путь негодованью,
Воителю рассудка,— он палим
Уж не стыдом в лице; но, по призванью.
В нем бранный пыл горит, неукротим.
И рвет с себя он роскошь, все убранства,
Неволи след, плоды ее тиранства.

35

И быть скорей он хочет на свободе
И лабиринт коварный миновать...

ИЗ ПЕСНИ XVIII

Се час божественный Авроры золотой:
Со светом утренним слиялся мрак ночной.
Восток румяными огнями весь пылает,
И утрення звезда во блесках потухает;
Оставя по траве, росой обмытой, след.
К горе Оливовой Ринальд уже течет.
Он в шествии своем светилы зрит небренны,
Руками Вышнего на небесах возженны.
Зрит светлый свод небес, раскинут, как шатер,
И в мыслях говорит: «Колико ты простер,
Царь вечный и благий, сияния над нами!
В день солнце, образ твой, течет под небесами,
В ночь тихую луна и сонм бессчетных звезд,
Лиют утешный луч с лазури горних мест.
Но мы, несчастные, страстями упоенны,
Мы слепы для чудес: красавиц взор влюбленный,
Улыбка страстная и вредные мечты
Приятнее для нас нетленной красоты».
На твердые скалы в сих мыслях востекает
И там чело свое к лицу земли склоняет.
Но духом к вечному на небеса парит.
К востоку обратясь, в восторге говорит:
«Отец и царь благий, прости мне ослепленье,
Кипящей юности невольно заблужденье,
Прости и на меня излей своей рукой
Источник разума и благости святой!»
Скончал молитву он. Уж первый луч Авроры
Блистает сквозь туман на отдаленны горы;
От пурпурных лучей героев шлем горит,
Зефир, спорхнув с цветов, по воздуху парит
И грозное чело Ринальда лобызает;
Ниспадшею росой оружие блистает,
Щит крепкий, копие, железная броня
Как золото горят от солнечна огня.
Так роза блеклая, в час утра оживая,
Красуется, слезой Аврориной блистая;
Так, чешуей гордясь, весною лютый змей
Вьет кольца по песку излучистой струей.
Ринальд, блистанием оружья удивленный,
Стопами смелыми — и свыше вдохновенный —
Течет в сей мрачный лес, самих героев страх.
Но ужасов не зрит: в прохладе и тенях
Там нега с тишиной, обнявшись, засыпают,
Зефиры горлицей меж тростников вздыхают,
И с томной сладостью журчит в кустах ручей.
Там лебедь песнь поет, с ним стонет соловей,
И гласы сельских нимф и арфы тихоструйной
Несутся по лесу, как хор единошумной.
Не нимф и не сирен, не птиц небесных глас,
Не царство сладкое и неги и зараз
Мечтал найти Ринальд, но ад и мрак ужасный,
Подземные огни и трески громогласны.
Восторжен, удивлен, он шаг умерил свой
И путь остановил над светлою рекой.
Она между лугов, казалось, засыпала
И в зеркальных водах брега образовала,
Как цепь чудесная, вкруг леса облегла.
Пространство все ее текуща кристалла
Древа, соплетшися ветвями, осеняли,
Питались влагою и берег украшали.
На водах мраморных мост дивный, весь златой,
Явил через реку герою путь прямой.
Ринальд течет по нем, конца уж достигает,
Но свод, обрушившись, мост с треском низвергает.
Кипящие валы.несут его с собой.
Не тихая река, но ток сей, что весной,
Снегами наводнен, текущими с вершины,
Шумит и пенится в излучинах долины,
Представился тогда Ринальдовым очам.
Герой спешит оттоль к безмолвным сим лесам,
В вертепы мрачные, обильны чудесами.
Где всюду под его рождалися стопами
(О, призрак волшебства и дивные мечты!)
Ручьи прохладные и нежные цветы.
Влюбленный здесь нарцисс в прозрачный ток глядится,
Там роза, цвет любви, на терниях гордится;
Повсюду древний лес красуется, цветет,
Вид юности кора столетних лип берет,
И зелень новая растения венчает.
Роса небесная на ветвиях блистает,
Из толстыя коры струится светлый мед.
Любовь живит весь лес, с пернатыми поет,
Вздыхает в тростниках, журчит в ручьях кристальных,
Несется песнями, теряясь в рощах дальных,
И тихо с ветерком порхает по цветам.
Герой велик и мудр, не верит он очам
И адским призракам в лесу очарованном.
Вдруг видит на лугу душистом и пространном
Высокий мирт, как царь, между дерев других.
Красуется его чело в ветвях густых,
И тень прохладная далеко вкруг ложится.
Из дуба ближнего сирена вдруг родится,
Волшебством создана. Чудесные мечты
Прияли гибкий стан и образ красоты.
Одежда у нее, поднятая узлами,
Блестит, раскинута над белыми плечами.
Сто нимф из ста дерев внезапу родились
И все лилейными руками соплелись.
На мертвом полотне так — кистию чудесной
Изображенный — зрим под тению древесной
Лик сельских, стройных дев, собрание красот:
Играют резвые, сплетятся в хоровод,
Их ризы, как туман, и перси обнаженны,
Котурны на ногах, власы переплетенны.
Так лик чудесных нимф на место грозных стрел
Златыми цитрами и арфами владел.
Одежды легкие они с рамен сложили.
И с пляской, с пением героя окружили.
«О ратник юноша, счастлив на веки ты,
Любим владычицей любви и красоты!
Давно, давно тебя супруга ожидала,
Отчаянна, одна, скиталась и стенала.
Явился — и с тобой расцвел сей дикой лес,
Чертог уныния, отчаянья и слез».
Еще нежнейший глас из мирта издается
И в душу ратника, как нектар сладкий, льется.
В древнейши, баснями обильные века,
Когда и низкий куст и малая река
Дриаду юную иль нимфу заключали,
Столь дивных прелестей внезапу не рождали.
Но мирт раскрыл себя... О призрак, о мечты!
Ринальд Армиды зрит стан, образ и черты,
К нему любовница взор страстный обращает,
Улыбка на устах, в очах слеза блистает;
Все чувства борются в пылающей груди,
Вздыхая, говорит: «Друг верный мой, приди.
Отри рукой своей сих слез горячих реки,
Отри и сердце мне свое отдай навеки!
Вещай, зачем притек? Блаженство ль хочешь пить.
Утешить сирую и слезы осушить
Или вражду принес? Ты взоры отвращаешь,
Меня, любовницу, оружием стращаешь...
И ты мне будешь враг!.. Ужели для вражды
Воздвигла дивный мост, посеяла цветы,
Ручьями скрасила вертеп и лес дремучий
И на пути твоем сокрыла терн колючий?
Ах, сбрось сей грозный шлем, чело дай зреть очам,
Прижмись к груди моей и к пламенным устам,
Умри на них, супруг!.. Сгораю вся тобою —
Хоть грозною меня не отклони рукою!» —
Сказала. Слез ручей блестит в ее очах,
И розы нежные бледнеют на щеках.
Томится грудь ее и тягостно вздыхает:
Печаль красавице приятства умножает,
Из сердца каменна потек бы слез ручей —
Чувствителен, но тверд герой в душе своей.
Меч острый обнажил, чтоб мирт сразить ударом;
Тут, древо защитив, рекла Армида с жаром:
«Убежище мое, о варвар, ты разишь!
Нет, нет, скорее грудь несчастныя пронзишь,
Упьешься кровию твоей супруги страстной...»
Ринальд разит его... И призрак вдруг ужасный,
Гигант, чудовище явилося пред ним,
Армиды прелести исчезнули, как дым.
Сторукий исполин, покрытый чешуею,
Небес касается неистовой главою.
Горит оружие, звенит на нем броня,
Исполнена гортань и дыма и огня.
Все нимфы вкруг его циклопов вид прияли,
Щитами, копьями ужасно застучали.
Бесстрашен и велик средь ужасов герой!
Стократ волшебный мирт разит своей рукой:
Он вздрогнул под мечом и стоны испускает.
Пылает мрачный лес, гром трижды ударяет,
Исчадья адские явились на земле,
И серны молнии взвились в ужасной мгле.
Ни ветр, ни огнь, ни гром не ужаснул героя...
Упал волшебный мирт, и, бездны ад закроя,
Ветр бурный усмирил и бурю в облаках,
И прежняя лазурь явилась в небесах.

ИЗ ПЕСНИ XX

137

Тем временем свой царский стяг во прахе
Увидел вождь египетских племен.
И вместе с тем увидя, как при взмахе
Меча Готфредова пал Римедон
И как вся рать, разбита, мчится в страхе —
Уж умереть не хочет трусом он.
Он ищет (и не тщетно) смерти славной
Лишь от руки, во всем с ним в славе равной.

138

Он на Готфреда бег коня торопит.
Вот, мнит, мне враг, какого выше нет.
И где промчится, все в крови он топит,
Кладя везде последней злобы след.
Уж издали к Готфреду в злобе вопит:
«Пусть от руки твоей паду, Готфред!
Но прежде чем умру,— с ожесточеньем
Я увлеку тебя своим паденьем».

139

Сказал, и разом копья оба мужа
Склонили вниз, друг в друга наводя.
Разбив весь щит и длань обезоружа,
Враг ранил в щуйцу франкского вождя.
Но тут Готфред, всю силу обнаружа,
В лицо врагу так грянул, что с коня
Свалил во прах и в миг, как, полный гнева,
Тот встать хотел, пронзил его во чрево.

140

Так дерзкий Эмирен погиб с позором.
Остатки рати гнал во весь опор
Готфред и вдруг сдержал коня: пред взором
Предстал ему в крови весь Альтамор.
С полумечом, в полшлеме, он с напором
Ста франкских копий вел напрасный спор.
«Конец борьбе! — вождь крикнул подчиненным,-
Царь, я — Готфред; герой, сдавайся пленным

141

И тот, чей дух надменный унижаться
Еще не мог доныне в шуме сеч,
При имени того, чей гром промчаться
От севера успел до южных веч,—
Ему в ответ: «Готов повиноваться.
Того ты стоишь (и вручает меч).
Но не одной лишь славой, но и златом
Возблещешь ты победой над собратом.

142

Меня из плена выкупит супруга
За золото, за блеск моих камней».
А тот ему: «С небесного мне круга
Дан дух, не ищущий богатств царей.
Владей же всем, что получаешь с Юга
Ты, с Индии и с Персии твоей.
Смотрю на брань не как на злата ловлю:
Брань с Азией веду я, не торговлю».

143

Сказал и пленника он отдал страже,
А сам летит за теми, что вдали
За вал неслись, но и за валом даже
От гибели спасенья не нашли.
Вал тотчас взят, и гибель там все та же;
Потоки крови меж шатров текли,
Победные трофеи обагряя,
В крови ковры, одежда дорогая.

144

Так победил Готфред, и дня так много
Еще осталось, что герой вошел
В освобожденный Град, в обитель бога,
Где свой приют спаситель наш обрел.
И, лат не сняв кровавых, внутрь чертога
Верховный вождь с собой и прочих ввел,
Повесил здесь оружье и, смиренный,
Пред гробом пав, свершил обет священный.