Ренессанс

Элегия

Филиппу Депорту

Все к Смерти перейдет: творцы и их творенья.
Мы первые умрем, и наши озаренья
Поглотит навсегда времен бескрайний ток.
Таков закон Судьбы, неумолимый Рок.

Бессмертен только Бог. К могильному отверстью
Нисходит человек, чтоб искрошиться перстью,
А кто при этом он, мечтатель или тать, —
Могиле все равно, кому приютом стать.

Но суеверья нет глупее и капризней,
Чем полагать, что Смерть — причина новых жизней:
От века супротив стояли Жизнь и Смерть,
Как запад и восток, как небеса и твердь.

Одна — не движется, другая — движет нами,
Энергия ее бушует в нас, как пламя,
Нас обязуя всех трудиться и страдать,
О сущем говорить, о будущем гадать.

Несчастны мертвецы. Душа их, что с рожденья
Движением жива, мертвеет без движенья;
Ведь счастие идет от благотворных дел,
А Смерть деяньям всем кладет один предел.

Хоть счастлива душа узреть сиянье Божье,
Взлететь на самый пик, не видимый с подножья,
Но человек не зря — живое существо,
Быть зрителем простым не радует его.

Отрада — лишь в труде, не различимом в пепле
Тех, кто для жизни сей от вечной тьмы ослепли,
Затем и царство их, юдоль теней Аид —
Вдали от городов, где эта жизнь кипит.

Творец и труд его — все сделается тленом,
Всех пожирает Смерть. Афины с Карфагеном,
И даже гордый Рим, вершины из вершин,
Точь-в-точь как их творцы, теперь лишь прах один.

Но греки говорят, что для унятья глада
Заглатывал Сатурн очередное чадо.
Божественное все ж прочнее, чем века,
А прочее за век умрет наверняка.

Нам вряд ли по трудам воздастся очень скоро,
И что теперь, дают — берите без зазора,
На вечность уповать — надежд глупее нет,
Они суть пар один и суета сует.

Гомер, пред кем была отверста преисподня,
Когда б Ахилла в ней смог лицезреть сегодня,
Его бы не узнал, как и мудрец Марон
Энея своего. Могилы хладный сон
Навеки истощит земные ощущенья,
Их сделав под землей простой добычей тленья.

Мы вроде тех волов, затиснутых в хомут,
Что за собою плуг уныло волокут,
Равнину под засев взрыхляя бороздами,
А кой им прок с того — не понимают сами;
Что сеют, все равно не попадает в рот,
А в ясли сыпят им лишь сорный обмолот.

Барашек молодой, чья шерстка знаменита,
С тебя ее сдерут весной, во время мыта,
Чтоб кто-нибудь другой носил твое руно.
А где он, твой барыш? — и поминать грешно...
Такая же судьба и наших сочинений:
Нам с них — что шерсти клок. Грядущих поколений
Они прихода ждут, чтоб те в урочный час
И пользу в них нашли, и усладили глаз,
Уважив похвалой наш скромный труд по праву.

Но лучше в тридцать лет свою увидеть славу
В ряду дневных светил, чем через тыщу лет,
Когда в подземной мгле истлеет твой скелет
И форма естества заменится другою.
Умерших ублажать нет смысла похвалою.

Ведь правду говорят, что средь земных утех
Признанье, может быть, сладчайшая из всех
Доступных нам, живым. Что мертвым делать с нею?
Но дело на земле — не лишняя затея,
Затем что тешит нас и радует сынов.

Они на похвалы немало тратят слов,
Деяния отцов превознося без меры;
Коль благостны дела и хороши примеры,
Они не обойдут молчаньем нас и впредь.

Ведь лучшее, что нам дозволено иметь,
Суть добродетели, любовь к ним в каждом шаге,
И благостно прожить, и умереть во благе.

Филипп, корпящий дни и ночи напролет
Над Аристотелем и с облачных высот
Глядящий на простор угодий неоглядный,
Тебе — мои стихи, чтоб твой рассудок жадный
От гроба уберечь и тщание твое
Добыть себе почет, презрев небытие.
У настоящего всецело я во власти,
И Принца, о Любовь, благодарю за счастье
Творить и завтрашним не омрачаться днем.
Грядущее — темно, а мы лишь раз живем.

(Пьер де Ронсар)